Глава 7

Согласно Высочайшему повелению следствие по саратовскому делу должно было поступить в Правительствующий Сенат, а оттуда в Государственный Совет для окончательного разрешения.

Приговор, поставленный Государственным Советом, огромным большинством: двадцать два голоса против трех, утвердил то решение, которое уже в общем собрании сената было принято большинством.

Изменения последовали сравнительно маловажные и не касались подсудимых-евреев.

Юшкевичер, Шлиферман и Юрлов были сосланы в каторжные работы на рудниках, первые два на двадцать лет каждый, а Юрлов на восемнадцать "за убийство в городе Саратове двух христианских мальчиков через истязания и мучения".

Богданов и Локотков признаны укрывателями этого преступления. По закону они должны подлежать строгому наказанию: ссылке в каторжные работы, но, принимая во внимание их чистосердечное сознание и раскаивание, Государственный Совет повергает на Высочайшее благовоззрение, чтобы Богданова отдать на два года в исправительные арестантские отделения, а Локоткова - на такой же срок в рабочий дом.

Относительно Ивана Крюгера, виновного в недонесении, просить о замене наказания высылкой на жительство в одну из отдаленных губерний с подвержением строгому полицейскому надзору.

Ицку Берлинского, Эздру Зайдмана и Янкеля Бермана оставить в подозрении по участию в убийстве и отослать для водворения в места Сибири, не столь отдаленные.

Мнение Государственного Совета, было утверждено Государем.

Чтобы судить о степени строгости наказания, необходимо помнить, что дело возникло в 1853 году, а было окончательно разрешено июне 1860 года. Все это время, то есть семь лет, перечисленные подсудимые провели под стражей в тюрьме.

Далее, следует помнить, что в то время, в дореформенном процессе, приговоры постановлялись на основании так называемых "формальных доказательств", которые требовали прямых улик: собственного сознания, поличного, показаний свидетелей - очевидцев преступлений (свидетелей, а не обвиняемых). Если такие "формальные" и "прямые" доказательства отсутствовали, то постановление обвинительного приговора чрезвычайно затруднялось, ибо одного внутреннего убеждения в виновности (теперешний суд присяжных) было мало - надлежало подкрепить его рядом формальных доводов. Одновременно в законе указывался и весьма благовидный выход - "оставление в подозрении".

Таким образом, недостатки дореформенного процесса, на которые так любят указывать, были в данном случае к выгоде осужденных иудеев, ибо, при отсутствии их сознания, поличного, и свидетелей-очевидцев преступления, для Юшкевичера, Шлифермана и Юрлова не была потеряна возможность по формальным казуистическим основаниям избежать обвинительного приговора и, подобно Берлинскому, Зайдману, Берману, "остаться в подозрении", несмотря на неотразимые косвенные улики и полное внутреннее убеждение судей.

О таком исходе дела и старалось, и хлопотало все еврейство, которое имело сильных покровителей, принадлежавших к высоким сферам Петербурга.

В этом не оставляет сомнения доклад Председателя Государственного Совета князя Орлова, приложенный к подлинному производству.

В докладе читаем: "Шеф жандармов, по Высочайшему Вашему Императорского Величества повелению, передает мне всеподданнейшую просьбу находящихся в Петербурге евреев Гинцбурга, Бродского и других, в коей они ходатайствуют о приостановлении в Государственном Совете уголовного дела на счет убийства в Саратове евреями двух мальчиков до разрешения в особой комиссии догматического по этому предмету вопроса".

Итак, в тот момент, когда назревает окончательное решение дела, решение, как чуют евреи, для них неблагоприятное, к Государю неизвестными путями попадает просьба "Гинцбурга, Бродского и других".

Кто же эти Гинцбург и Бродский? Подсудимые? Родственники подсудимых? Их доверенные? Какое, их касательство к делу? Только одно: они евреи и подсудимые тоже евреи.

И тем не менее просьбе этих не участвующих в деле лиц придается серьезное значение, и Председатель Государственного Совета представляет особый всеподданнейший доклад.

Изложив обстоятельства дела, он пишет: "Дело кончено, журнал в минувший понедельник, 6 июня, подписан.

Допускает ли еврейская вера употребление в ее обрядах христианской крови - об этом вопросе уже спорят несколько столетий и, вероятно, будут спорить очень долго. Решение комиссии, о которой говорят Гинцбург, Бродский и другие, вероятно, не разъяснит дела и не уверит христиан. Я должен с откровенностью объяснить, что в настоящей просьбе Гинцбурга, Бродского и прочих жительствующих в Петербурге евреев я вижу желание отдалить на неопределенное время решение дела, к коему прикосновенны их единоверцы и обвинение коих в убийстве должно подвергнуть их наказанию по всей строгости законов".

На докладе этом Государь Император Александр Второй начертал: "Нахожу Ваш взгляд на дело совершенно правильным, а потому я не остановился утвердить заключение большинства".

Домогания Гинцбурга, Бродского и других успеха не имели, но посмотрите, как ловко все было подстроено.

Еврейская просьба сводилась, на первый взгляд, к малости: подождать решения комиссии, обсуждающей "догматический" вопрос. Какая же это комиссия?

В сочинениях иудея Хвольсона, посвященных отрицанию ритуальных убийств, указано, что комиссия была учреждена при департаменте духовных дел иностранных исповеданий и состояла из четырех лиц: Павского, Сидонского, Левинсона и самого Хвольсона, другими словами, из двух русских и двух иудеев.

Далее Хвольсон удостоверяет, что Павский, человек преклонного возраста, посещал комиссию редко и трудами ее интересовался мало. Оставался один Сидонский, который, хотя и высказался за то, что ритуальные убийства существуют, но, заявляет Хвольсон, "бездоказательно".

Следовательно, "догматический вопрос" решали там два иудея и один христианин, а "Бродский, Гинцбург и другие" тем временем, скромно и почтительно, просили немножко подождать решения комиссии.

Любопытно, что князь Орлов о составе комиссии даже не имел сведений и только государственная опытность подсказала ему мудрую фразу: "Решение комиссии не уверит христиан". О самом существовании ее председатель Государственного Совета узнал лишь из сообщения князя Долгорукова.

Еще интереснее хитрая передержка понятий. Комиссия была учреждена под тем предлогом, что нужно тщательно разобраться в общем "догматическом вопросе". Саратовское уголовное дело об убийстве пойдет, мол, своим, судебным порядком, при чем, общего вопроса о догмате там затрагивать не будут, а догматический вопрос, оторванный от оценки судебных улик, передадут в ученую комиссию, которой документы по саратовскому делу сообщат в виде материала.

Путем этой махинации достигли того, что саратовское дело, выражаясь грубо, обкорнали: постарались, чтобы оно перестало быть делом об изуверном сообществе, производящем ритуальные убийства, и свелось бы просто на лишение жизни двух мальчиков через истязание и мучение. В деле есть категорическое предписание Министра Внутренних Дел следователю Дурново "устранить все обстоятельства, не имеющие прямой связи с возложенным на Вас поручением".

Таким образом, вся часть судебного расследования, касавшаяся, например, Коникова, была отсечена.

В расследованиях об изуверах-христианах, например скопцах, поступали в направлении противоположном: расширяли рамки исследования, а не суживали. Соединяли отдельные дела, чтобы путем сопоставлений создать общую картину, получить улики против членов секты, хотя бы и не принимавших участия в данном оскоплении. Здесь, наоборот, следователю предписывают в административном порядке: "Идите в шорах"! Общая картина? События, происходившие вне Саратова? - Это выходит за пределы данного следователю поручения! Отобранные при обысках печатные еврейские листки и сочинения о каких-то жертвах, первенцах, о крови? - Это Вас не касается, это догматический вопрос. Присылайте-ка лучше Ваши находки к нам, евреям, в Петербург. У нас их разберут. Кто? Ученые Левинсон и Хвольсон.

Предписанием "устранить все, не имеющее прямой связи", и учреждением особой ученой комиссии" первая цель была блестяще достигнута, опасность "локализована".

Тогда начали потихоньку подбираться и ко второй цели: к тому, чтобы уничтожить эту опасность вовсе, чтобы в зависимость от "ученой" комиссии, поставить решение уголовного дела.

И кто знает, если бы не твердая настойчивость Председателя Государственного Совета, не побоявшегося говорить с Государем "с полной откровенностью" - могла осуществиться и вторая цель: "догмата" бы не уяснили, а обвинительный приговор, столь ужасный для еврейства, был бы парализован, сведен на "оставление в подозрении", которое можно толковать и так и этак.

Если вчитаться в писания Хвольсона о саратовском деле, не останется сомнений о том, куда клонили иудеи, успевшие заручиться покровительством в Министерстве Внутренних Дел.

"Мой отзыв, - пишет Хвольсон, - занимал около 100 листов и в конце его был помещен подробный разбор саратовского дела, в котором я указывал, что все свидетельские показания, в особенности же показания главных свидетелей Крюгера и Богданова, исполнены вымысла и лжи". Вот так догматическое" исследование!..

Но еще лучше это развязное, фамильярное заявление, что "все" свидетели лгут и сочиняют.

Позвольте, профессор Хвольсон, какие же данные для огульного утверждения в показании, хотя бы мальчика Канина, который опознал осужденного Шлифермана, или в показании Ирины Поповой, которая слышала в квартире осужденного Юшкевичера крик и слова ребенка: "Пустите, лучше вам тятенька денег даст". Ведь следователь простер свою добросовестность до того, что путем местного осмотра выяснил, могла ли Попова слышать то, что говорилось в квартире Юшкевичера, и оказалось, что могла.

В чем же "вымысел и ложь" этих показаний? Только в том, что они исходят от христиан и уличают жидов?

А что касается Богданова и Крюгера, то они вовсе не свидетели, а обвиняемые: лицу, берущемуся разбирать улики, не мешало бы усвоить эту разницу.

Но цитирую Хвольсона дальше: "К саратовскому делу, представленному на окончательное утверждение Государственного Совета, наши отзывы приложены не были. Почему было поступлено таким образом, - я не знаю; справедливым и христианским делом нельзя назвать такого поступка, которым перед судьями представлены были злостные наветы пустых болтунов, в то время, когда научно веденная защита честных людей была сокрыта".

Только иудей способен на такую злобу и самомнение. Отчего к судебному делу не приложен отзыв Хвольсона? Да оттого, что вопроса о "догмате" суд не разбирал (жиды от этого только выиграли), а в разборе улик и уголовных доказательств Хвольсон совершенно не компетентен, что он и доказал, смешивая свидетеля с обвиняемым.

Если человека, неосведомленного в уголовном процессе, но явно пристрастного, не допускают вмешиваться в дело правосудия так, как ему хочется, в этом ничего несправедливого и нехристианского нет.

Вот, если бы решение уголовного дела об убийстве христианских детей фактически перешло из русских правительственных учреждений в цепкие лапы жидовской комиссии, как того чуть не добились "Бродский, Гинцбург и другие", вот это было бы делом несправедливым и нехристианским.

Теперь о "пустых болтунах" и "честных людях".

Объявив свидетельские показания лживыми, Хвольсон начинает морочить публику, что вся суть была не в свидетельских показаниях, а в гравюре, которая "по всеобщему убеждению давала самое полное представление об обычае употреблять христианскую кровь".

"Полагали, пишет далее Хвольсон, - что после находки книги с злосчастной картинкой процесс должен принять иное направление, и что вина евреев доказана ясно.

Благодаря этой картинке, судебный следователь приобрел нравственное убеждение в виновности евреев, а это лишило его возможности объективно отнестись к дальнейшему исследованию.

Да и свидетели строили свои показания на основании все того же изображения".

Итак, "объективный исследователь" Хвольсон объявляет для посрамления "пустых болтунов", что все дело в картинке. Только она помогла свидетелям "строить показания", убедила следователя и повлияла на "высокопоставленных лиц".

Других улик, видите ли, не было!

О других важнейших данных, добытых осмотрами, обысками и освидетельствованиями - ни слова.

Какая же эта картина? Оказывается то найденное на Кавказе у еврея Бениля-Евды-оглы изображение, где обнаженный человек (по объяснению Хвольсона, больной проказою фараон) простирает руки на кровь, выпускаемую из, якобы, еврейских детей.

Пусть так. Но какая же нужна недобросовестность, дабы заявить, что в саратовском деле схема улик, вся суть обвинения опирается на какую-то картинку, оказавшуюся у кавказского жида, даже не фигурировавшего в качестве подсудимого!

К делу приложены подробные, строго мотивированные рассуждения и Сената, и Государственного Совета о том, какие обстоятельства приняты на вид, как улики против подсудимых. В этих рассуждениях о картинке нет ни слова.

Но "честный" Хвольсон, в противоположность "пустым болтунам", ничего не пишет об уликах, а все внимание отвлекает на картинку - только из-за нее, видите ли, люди пошли на каторгу. Хороши научные приемы!


Глава 8

Нельзя обойти молчанием полемику между Хвольсоном и Костомаровым. Сам факт, что известный русский историк, профессор, человек либерального лагеря, выступил с возражением против лучшего еврейского авторитета, отрицающего ритуальные убийства, представляет интерес.

Когда я пожелал ознакомиться с соответствующей статьей Костомарова, обнаружилось, что это не так легко, пришлось прибегнуть к Императорской Публичной Библиотеке и оттуда достать комплект номеров "Нового Времени" за 1879 год, где появилась разыскиваемая мною полемика. Открыв комплект, я убедился, что именно тот номер - 1172, где она была помещена - отсутствует, остальные же налицо. Императорская Публичная Библиотека сообщила, что №1172 "уничтожен читателем". (Нетрудно догадаться - каким. - ред.).

Мне и ранее приходилось слышать от знатоков книжного дела, что иудеи стараются не только замалчивать, но и уничтожать произведения печати, вредные их интересам, но я запасся терпением и отыскал столь неприятную евреям статью Костомарова, который опровергает измышление Хвольсона, будто на исход саратовского дела повлияла "книга с злосчастной картинкой", отобранная у кавказского жида Бениля.

"Пишущий эти сроки - читаем мы у Костомарова - близко знает то, о чем говорит почтенный профессор, потому что жил в то время в Саратове и, находясь на службе, был прикомандирован к следователю".

Итак, в качестве очевидца, он прежде всего удостоверяет, что книжка и рисунок, о которых распространяется Хвольсон, никакого значения для судьбы дела не имели, а дальше пишет следующее: "... вреднее подействовало нахождение у еврея Янкеля, занимавшегося окраской мехов, другой книжечки: это был сборник исторических документов, показывавших, что в разные времена и в разных странах правительства давали охранительные грамоты, которыми воспрещалось обвинять евреев в пролитии детской крови с религиозной целью. Здесь были и панские буллы, и императорские декреты и грамоты различных королей и т.п., большей частью печатные, вырезанные из изданий разных веков, различной печати и на всех европейских языках, немногие были не печатные, а переписанные, как видно, из редких изданий. Все это было переплетено в одну книгу. Эта книга, действительно, возбудила в свое время большое подозрение: видно было, что собиратель приложил немалый труд, разыскивая эти документы, вырезая из разных изданий и соединяя их вместе - и зачем, казалось, еврею-промышленнику нужен был плод такой ученой работы, когда у него, кроме этой книги, найдены были одни общие религиозные еврейские книги? Но и в этом отношении все ограничилось только подозрением.

Следственная комиссия не нуждалась уже в обеих упомянутых книжечках при более важных юридических фактах".

Но "почтенный" профессор Хвольсон после разоблачений, сделанных Костомаровым, пишет в "Новом Времени" (№ 1192), что ему "хорошо известно", что этот редчайший сборник был доставлен и прислан евреями в Саратов для Юшкевичера как средство, чтобы защищаться уже тогда, когда над Юшкевичером тяготело обвинение.

Характерен иудейский способ защиты: вместо того, чтобы опровергать улики, доказывать свою невиновность - представляют коллекцию охранительных грамот, воспрещающих обвинять евреев в пролитии детской крови. Буллы, декреты, грамоты пап, императоров, королей, разных времен, разных стран.

Сколько раз, однако, понадобилось "воспрещать"...

Попробуем, все-таки, проверить то, что так "хорошо" известно Хвольсону.

Мне, как служившему в прокурорском надзоре, не менее хорошо известно, что обвиняемому, содержащемуся под стражей, тюремное начальство вряд ли будет подобные сборники передавать. Костомаров, участвовавший в производстве следствия, пишет о книге, которая была найдена у Юшкевичера и возбудила подозрение. Можно ли допустить, чтобы такое выражение было употреблено в отношении сборника, присланного извне лицу, находящемуся в тюрьме?

Между тем, заключен был Юшкевичер под стражу в тот самый день, когда возникло против него подозрение и затем, до постановления приговора, из тюрьмы уже не выпускался. Такого времени, когда над Юшкевичером тяготело бы обвинение в убийстве, но он гулял бы на свободе - не было.

8 мая 1853 года его арестовали, а квартиру в тот же день опечатали. 9 и 10 мая произвели в ней "тщательный обыск" и, как значится в протоколе, "отобрали у еврея Ющкевичера 35 писем, две книги и листок на еврейском языке" - все это впоследствии было предпровождено в "ученую комиссию", к Левинсону и Хвольсону, где, по-видимому, и погибло.

Спрашивается, когда же евреи прислали Юшкевичеру сборник с буллами, декретами и грамотами?

Одно из двух. Или не присылали вовсе, и Хвольсон попросту написал неправду, или прислали до 8 мая 1853 года, но, очевидно, после 4 марта 1853 года, когда был найден труп Маслова, и в народе пошло волнение против жидов. Значит, за два месяца при тогдашних путях сообщения, успели узнать о саратовских событиях и сделать вырезки из изданий "разных веков, на всех европейских языках", а особенно редкое переписать, и весь этот "немалый труд" препроводить в Саратов какому-то красильщику мехов, против которого, в то время не только обвинения, но и прямого подозрения еще не было!

Или, может быть, сей сборник был изготовлен заранее и хранился про запас, на всякий случай? Вообще, на исследование писем подсудимых и печатного материала, у них отобранного, "ученая комиссия" наложила свою руку, проявила то воздействие, которого добивалось еврейство.

В предшествующих главах из этой области было приведено мало данных: разбирая улики, я избегал оспариваемого и оказавшегося не вполне проверенным.

Так, я даже не останавливался на указании, что, будто бы, в руках Юшкевичера было письмо, которое ему удалось уничтожить, где сообщалось о посылке на Волынь двух бутылок с кровью, добытых в разные месяцы еврейского исчисления, соответственно чему одна бутылка была запечатана красным сургучом, другая - черным. Хотя это - сведение огромной важности, особенно в сопоставлении с показанием Слюняевой, но я не счел возможным вводить его в круг доказательств именно потому, что его с судебной точки зрения, нельзя считать достаточно установленным, проверенным.

Иудеи часто применяют прием по огульному ошельмованию оппонента.

Посмотрите, например, как "уничтожает" своим авторитетом Хвольсон ненавистного ему Лютостанского.

"Во всем том, - пишет Хвольсон, - что Лютостанский говорит о саратовском деле, нет почти ни слова правды. Я сам был членом ученой комиссии по этому предмету и читал все следственное производство. Поэтому могу положительно сказать, что почти все то, что Лютостанский там говорит либо наглая ложь, либо безумный бред".

Дальше ни одного факта, который бы указывал, в чем солгал Лютостанский, что он измыслил, но зато на обложке три строчки заняты перечислением ученых титулов ординарного профессора Хвольсона.

Между тем, у Лютостанского саратовское дело изложено в виде буквального воспроизведения актов следственного производства.

Даже Костомаров, старающийся относиться к Хвольсону наипочтительным образом, приходит в возмущение и пишет: "Господин Хвольсон, по-видимому, хотел бы, чтобы Лютостанского, по меньшей мере, сослали в Сибирь" - и далее находит непозволительной Хвольсоновскую повадку "просить у власти содействия своим ученым доводам", "призывать содействие власти на помощь ученому спору".

Какая наивность! Да разве со стороны Хвольсона это "ученый спор!". Нет, это выполнение данного ему единоверцами поручения отстаивать интересы еврейства. Хвольсон выбран именно потому, что пользовался в христианском мире репутацией самого добросовестного и самого ученого из евреев. Как истинный иудей, он старается оправдать доверие соплеменников, не разбираясь в средствах, ставя на карту и репутацию добросовестности, и репутацию учености. На щепетильные упреки Костомарова он, не смущаясь "ученостью спора", отвечает ("Новое время", 1879 год, № 1192), что, на первый случай, добивается, в сущности, пустяка: "циркуляра Министерства Юстиции к прокурорам с советом относиться весьма осмотрительно к подобным обвинениям было бы достаточно"...

Но в то время еще не писали циркуляров по жидовской указке.

Неужели из этих отрывков недостаточно ясно, что Хвольсоновская ученость - лишь ширма, под прикрытием которой еврейство вело свою чисто реальную, узко практическую работу, со всеми ее специфическими особенностями.

Они прекрасно выражены князем Н.Н. Голицыным: "Этот "жестокоподлый" народ не смущается ни перед логикой, ни перед фактом, ни перед лицезрением, ни перед осязанием. Тут спор неравен, тут истина не убедит противника, фарисейская гордыня иудаизма, разумеется, никогда не скажет "правды", и не принесет покаянного "mеа culpa!...

Самой благоразумной системой было бы избегать всякого спора с величием и спокойствием истины, глядя на тот израильский муравейник, где Ultima ratio обороны - одна талмудическая казуистика, облеченная в броню недоступного, для огромного большинства, языка и письменности".

Существование ритуальных убийств, совершаемых иудеями, признано Церковью, и Православною, и даже римско-каталическою, ибо Церковь, канонизируя некоторых святых, удостоверяла, что они замучены иудеями. Признано народными массами: спросите об этом в черте оседлости любого простолюдина из христиан, без различия национальности. Признано, по саратовскому делу, и русским судом, и высшими государственными установлениями Империи. Признано Самодержцем.

Но саратовское дело поучительно и во многих других отношениях.

Какая выпуклая картина того, чем занимались и как вели себя жиды в армии, - еще в те строгие времена!

Какие типичные примеры иудейской солидарности, непроницаемости!

Какие неопровержимые доказательства разлагающего влияния, оказываемого иудеями на ту христианскую среду, с которой они приходят в соприкосновение, какого бы общественного положения эта среда ни была!

Скажем шире - сколько поучительных страниц дает саратовское дело для изучения еврейства вообще, - оттого это дело так тщательно до сих пор замалчивалось.