Педераст твой Ильин (в плохом смысле слова) и жидовский прихвостень.Для того, чтобы одолеть революцию и возродить Россию, необходимо очистить души — во-первых, от революционности, а, во-вторых, от черносотенства.
От черносотенства?.. Но разве за этим словом скрывается какая-нибудь реальность? Разве теперь, после революции, после массового отрезвления и поправения, можно еще говорить о «черносотенстве»? Разве не оказалось (спросит иной, ожесточенно и безмерно правеющий обыватель), что «правые» во всем были правы!
Нет, этого совсем не оказалось. Справа допускались великие упущения и поддерживались совершенно больные уклоны, на радость и на укрепление ре-волюционной левизны. И слово «черносотенство» не только не бессмысленно,но обозначает по-прежнему одну из причин революции в прошлом и одну из величайших опасностей для возрождения России в будущем. И это необходимо понять и продумать до конца.
Черносотенство есть противогосударственная, корыстная правизка в поли-тике.
Это совсем не означает, что всякая, правизна есть черносотенство; только пристрастная, инсинуирующая полемика левой печати может изображать дело так, что все правые суть люди своекорыстные, холопы и жадники. Можно не ценить демократию и отрицать парламентаризм — совсем не из классовой, или групповой, или личной корысти, а из любви к родине, именно ради всенародного, общеклассового, национального интереса; и вся благородная правая публицистика в России именно так всегда и ставила этот вопрос. Дело обстоит совсем не так, что всякий «недемократ» есть тем самым «черносотенец», но так, что всякий, предпочитающий свою корысть благу государства и родины, и проводящий ее на политически правых путях — есть черносотенец именно постольку, поскольку он это делает. Вопрос решается совсем не политической правизной, а се про-граммным наполнением; не тем государственным строем, который человек считает необходимым или лучшим, а тем интересом, ради которого он его отстаивает и одобряет. Словом, это вопрос цели, а не средства, вопрос политического содержания, а не политической формы.
Правая политика может быть черносотенной, но может и не быть черно-сотенной; и при этом она не должна быть и не смеет быть черносотенной.
Государство и государственная власть суть учреждения не классовые, а все-народные; их задача в созидании общего блага, а не личного, не частного и не классового. Люди могут расходиться в понимании общего блага, но не смеют ставить чью бы то ни было частную корысть выше интереса родины. И если они это делают, то они разрушают государство и родину, безразлично — делают это правые или левые.
Если корыстная политика справа есть черносотенство, то корыстная политика слева есть большевизм; это явления политически однородные, ядовитые и раз-рушительные; и притом обе эти склонности могут укрываться и в оттенках.
Если черносотенец служит личному интересу, то он карьерист; но черносо-тенному карьеризму соответствует слева — революционный и большевистский карьеризм. Если черносотенцы служат групповому интересу, то они создают власть правой клики; понятно, что правлению черносотенной клики соответствует слева — правление революционной и большевистской клики. И, точно так же, классовой диктатуре справа соответствует классовая диктатура слева. И в этом смысле можно было бы сказать, что большевики суть «черносотенцы слева», а черносотенцы суть «большевики справа».
Легкомысленно и поверхностно было бы сводить весь вопрос о черносотенстве к диктаториальному правлению или к правлению меньшинствам и диктатор, и «меньшинство» могут править государственно, служить общенародному интересу, мудро и целесообразно строить жизнь народа. История знает тому множество примеров и не нашему веку, видевшему, например, реформы Александра Второго, возвышение Японии при Мутсу-Хито, политику Бисмарка и Столыпина, — было бы непозволительно забывать это. Черносотенец и большевик изменяют делу своего народа и государства во имя частной (личной или классовой) корысти,— или явно, как это делают большевики, открыто выговаривающие свой образ действий, или тайно, как это обычно делают черносотенцы, то скрывающие свою коры-стность, то изображающие свой частный прибыток, как дело общенародной пользы. Все это есть извращение государственного дела, политическая кривда, которую вместе с нашей допетровской Русью можно назвать «воровским обыча-ем»...
И вот приписывать этот «воровской обычай» каждому диктатору или «мень-шинству» можно только или от исторической наивности, или ради политической лжи.
Эта кривда, этот обычай — губительны и слева, и справа. Но в истории бывает нередко так, что черносотенство является подготовительной стадией, за которой следует стадия революции. И тогда черносотенство уходит в подполье и в эмиграцию, выжидал, чтобы революционные злоупотребления, выросшие из безоглядной левизны, вызвали в виде реакции слепую тягу к безоглядной правизне. И к этому моменту черносотенство готовится, иногда даже пытаясь вступать в соглашения с вождями революции...
Русские черносотенцы не перевелись и поныне. Но их не много; и в зарубежной России они, слава Богу, выделились в отдельную клику и завели даже свой особый «флаг» и свою «словесность».
Они изображают себя особливыми приверженцами «закона» и «законности» и уверяют всех, что Россию надо спасать возвращением к букве предреволю-ционных законов. На основании этого они уже пользуются определенным именем, ей которым и укрывают свою «политическую» стряпню.
Политически для них характерна, прежде всего, проповедь нерассуждающей покорности. Они сами изображают эту покорность, как «преданность», доведенную до «обожания»; они требуют покорности и от других и подкрепляют свое требование грубой бранью и угрозой «перевешать» непокорных. Но сами они совсем не верят ни в свой флаг, ни в выдвигаемое имя; и охотно поносят и чернят свое собственное знамя — то в глумящейся «поэме», то в отвратительном памфлете (например, Спесарев), то в личных беседах...
Проповедуемая покорность прилепляется у них к «форме» и к «букве». Они рассуждают, как старые подьячие, как крючкотворцы и буквоеды. И в каждом слове их звучит полное неверие в отстаиваемое дело. Чтобы идти за ними, надо быть или слепым, или таким же, как они сами. И за всей этой «проповедью» скрывается полное отрицание живого духа, живого правосознания человеческой личности, ее самодеятельности и свободы; той живой личности, которая может повиноваться по убеждению и из любви, но не умеет покоряться сослепу и трепетать перед мертвой буквой.
Русский черносотенец, как и прежде,— обскурант и именно эта обскурантская стихия удерживала и удержала русское простонародье в состоянии, благоприят-ствующем расцвету большевизма. Именно эта стихия, неспособная к воспитанию своего народа, создавала ту атмосферу культурного притеснения, от которой страдали малые национальности великой России.
Русский черносотенец не понимает и не приемлет общенародного интереса. Ему нужен «царь», для того, чтобы «царь» закрепил и обеспечил, во-первых, его личную карьеру, во-вторых, интерес его клики, в-третьих, интерес его класса. И так как все эти интересы суть частные, а не всенародные,— то черносотенец враждебен всем другим классам и всегда злится и ругается, говоря о простом народе. И если он обращается к простому народу, то обращается, как демагог, и эта демагогия его всегда проникнута плохо скрываемым презрением. Он мыслит «направо» потому, что ему нужна классовая диктатура, беззастенчивая и без-жалостная...
Естественно, что все это связано у них с политической неразборчивостью в средствах. Ныне, после революции, они мечтают о формальной и существенной реставрации: и не вес ли равно, какими натяжками, уловками, посулами, сговорами и деяниями провести ее в жизыь? Лишь бы победить; а там — «победителя не судят»... И потому они готовы идти «хоть с чертом» против революции, И трудно даже вообразить себе, какая личная и классовая злоба, мстительность и жадность сидит за этой готовностью...
Таков облик русского черносотенства. Низок его политический уровень: это уровень черни. Пагубны его политические намерения: во имя личных интересов держат народ в состоянии черни. Образованная чернь хочет диктаториально править необразованной чернью, и притом мимо родины, во имя свое. И ради этого предается дело сверхклассовой государственности, дело родины и общего спасения...
И, как понятно, что люди такого * уклада и образа мыслей с самого начала революции договаривались с большевиками и шли к ним на службу: например, тот жандармский генерал, который из начальников охранного отделения поступил к большевикам в Смольный; или тот офицер лейб-гвардии, который был в Москве, членом главной коллегии чека,,. И разве не сродни им те эмигранты, которые бормочут и шепчут <шо секрету* о том, что у них уже подготовлен переворот «из ГПУ», что все коммунисты «перекрасятся* в черносотенцев и, что потому каждый должен скорее взять у шептунов «письменную» заручку, удостоверение о том, что он еще в эмиграции кого-то «признал» и куда-то «приписался»?
Русские правые круги должны понять, что после большевиков самый опасный враг России — это черносотенцы. Это исказители национальных заветов; отра-вители духовных колодцев; обезьяны русского государственно-патриотического обличил. Не надо договариваться с ними; не следует искать у них заручек; надо крепко и твердо отмежеваться от них, предоставляя их собственной судьбе. Не ими строилась Россия; но именно ими она увечилась и подготовлялась к гибели. И не черносотенцы поведут ее к возрождению. А если они поведут ее, то не к возрождению, а к горшей гибели. У них не мудрость, а узость; не патриотизм, а жадность; не возрождение, а реставрация!
И благо, что они поспешили обособиться.
Вложение:
Ильин.jpg [ 79.48 КБ | Просмотров: 2761 ]
Вход
Регистрация
FAQ
Поиск
