|
У России по-прежнему первое место в Европе по подростковым самоубийствам — по данным 2009 года, 22 человека на 100 тысяч населения. Критический уровень начинается с 20. Специалисты не первый год звонят во все колокола. Дети вешаются, спрыгивают с крыш, травятся — и никак не хотят поверить, что жизнь хороша и жить хорошо. И входить в ожидающую их взрослую жизнь не хотят.
Иногда подростки, которые задумываются о самоубийстве, заходят на сайты помощи потенциальным суицидентам — может быть, в попытке найти ниточки и зацепки, чтобы удержаться в жизни. Иногда родители детей, покончивших с собой, публикуют их дневники — может быть, в надежде, что кто-то отследит похожие настроения у своих детей, чем-то поможет…
Жизнь на темной стороне
Читать эти тексты очень страшно — не потому, что когда это дневники ушедших, конец известен заранее, и не потому даже, что со страхом ждешь — справится или не справится человек с искушением — а потому, что чтение это погружает в очень темный, совсем бессолнечный мир, где потухли все краски, где нет совсем никакой любви, никакой привязанности, никакого доверия — а если кто-то пытается бескорыстно помочь, вроде волонтеров на телефоне доверия, так они, наверное, это делают из тщеславия и хотят заработать себе плюс в карму или лишнюю звездочку на фюзеляж. В этом мире совсем нет людей — только тени какие-то скользят по краешку сознания — а если приближаются близко, то хотят обидеть. Иногда в этот мир проникает страсть — горькая, ядовитая, затмевающая весь мир — когда свет клином сходится на одном человеке и не хочет расходиться.
Единственное, что человек чувствует в этом мире — это боль. Тоску и боль. Боль вообще единственное, что ему дает ощущение, что он еще живой. Но зачем он живой — он не понимает.
Зачем — вообще очень трудный вопрос, а для такого человека особенно.
Помните, как Марья-Искусница в кино бормотала: что воля, что неволя — все равно. Что жизнь, что смерть — все равно. Что день, что ночь — все равно.
Человек в этом состоянии пытается жить. Он встает с утра. Он отвечает на вопросы, почему не съел завтрак, почему не надел шарф, доделал ли домашку по физике или лег спать, и почему он разговаривает в таком тоне. В этом состоянии он слушает в школе, что Гоголь в образе тройки изобразил Россию сколько раз вам повторять чтоб вы услышали вы же ГИА не сдадите на десятый класс можете не рассчитывать никто вас таких не возьмет пойдете улицы подметать. В этом состоянии он слушает, что достал, что никто с ним никогда никуда не пойдет, потому что он придурок. Или жирная. В этом состоянии он отвечает на расспросы о том, что получил в школе и почему не сделал домашку и почему отвечает в твоем тоне я же с тобой говорю не смей хлопать дверью. Иногда его бьют. Иногда ему кажется, что его бьют, потому что всякое соприкосновение со внешним миром кажется ему пощечиной.
Он не хочет смотреть на себя в зеркало — он себе противен. Одна сплошная боль, один сплошной прыщ, наполненный гноем. Я — проблема. Меня не должно быть.
На улице, может быть, весна, воробьи орут на кустах, солнце жарит, ручьи текут, капель. Но это все не радует, только оскорбляет: смотри — всем хорошо, а тебе плохо. Это не для тебя. Ты не можешь радоваться, не заслуживаешь весны.
Не для меня
Один из самых опасных месяцев для подростковых самоубийств, как выяснили суицидологи — май. Счастливый, цветущий, яблоневый и сиреневый. Почти так же опасны апрель и июнь. И ноябрь, но с ноябрем как раз все понятно. А вот в мае — ты как-то особенно сильно торчишь засохшим деревом среди всеобщего цветения. Не для меня придет весна и все такое.
В это время школа подводит итоги и выясняет, что ты весь год пинал балду и заслуживаешь теперь быть извержен во тьму внешнюю, где плач и скрежет зубовный. Собраться с силами, разобраться с долгами — так нет никаких сил, только лечь и накрыть подушкой голову. Осуждение, домашние разборки, что дальше — неизвестно, кажется, что ничего хорошего.
У подростков нет умения решать проблемы, нет навыка это делать. Есть только ощущение вины, с которым как раз делать непонятно что. Нет чувства перспективы: подросток живет сегодняшним днем, и всякое завтра для него — за какой-то туманной завесой, в следующем веке. Если несчастная любовь — значит, никогда больше не будет ничего хорошего, и глупо его разубеждать: в твоей жизни еще будет другой человек, ему не надо другого, ему надо этого, и немедленно.
Подросток еще не научился понимать, что вот рядом другой человек, и он тоже чувствует что то: подросток захвачен бурей своих чувств так, что другие не существуют — или их переживания где-то далеко-далеко, за полярным кругом: ну да, мама горевать будет, но у нее же своя жизнь… поплачет и утешится… от меня одни проблемы — без меня всяко лучше… Он совсем не понимает этого — как мама потом будет смотреть на его изгрызанные карандаши и старые футболки, чем будет жить, как сможет дышать, есть, пить.
У него в жизненном запасе еще совсем мало тех мощных взлетов счастья, которые вспоминаешь всю жизнь и которые дают силу жить. Часто нет первого поцелуя — а то вместо него скомканный, пьяный, постыдный. Нет ощущения «мы одно», которое бывает, когда по-настоящему любишь. Нет этого смешного, розового, поросячьего счастья — держать на руках своего грудного ребенка. У Джоан Роулинг в «Гарри Поттере» именно такие моменты позволяют создать своего Патронуса — защитника, который отгоняет дементоров, высасывающих человеческую душу, как ее высасывает уныние и депрессия. Кто-то из христианских критиков Поттера заметил, что у нас, христиан, здесь есть преимущество, потому что мы можем обратиться к Богу. Не пытаться создать Патронуса из своего небольшого опыта любви — а обратиться к самой Любви.
Может быть, потому ничего и не держит, что в жизни очень мало опыта соприкосновения с Любовью. По-настоящему ведь удерживает в жизни только любовь — любовь к миру, к своему делу, к окружающим людям, к родным и близким. Еще чувство долга, но оно справляется хуже.
Разные
Самоубийцы бывают разные. Для одних это игра: вот я сейчас умру, и тогда они все поймут, как ошибались. А я буду лежать в гробу в подвенечном платье, вся такая красивая, а они будут плакать, вот тут и настанет мое торжество.
Другие идут на этот шаг импульсивно, отчаянно — вот прямо сейчас все плохо и кажется, что никакого выхода нет. Классная сказала в запале, что будет добиваться исключения из школы — вышел в окно.
Третьи вынашивают идею долго, сознательно, обкатывают ее на языке, обдумывают, рисуют. Очень часто дело в депрессии — и не только реактивной, но и эндогенной. Если ее вовремя заметить и обратиться за помощью, она лечится.
Но для всех общее одно: подростки находятся под сильным давлением. На них давят обстоятельства, школа, родители. Мы, родители, все боимся недодавить. Нам все кажется, что если недостаточно давить, то ребенок распустится. А он, зажатый со всех сторон, уже, может быть, не видит другого выхода.
Родители тоже под давлением. На них давит работа, квартирный вопрос, долги, кредиты, работодатели и общественная жизнь, дающая мало поводов для оптимизма. Они страшно заняты, и от детей им нужно одно: чтобы они учились хорошо, убирали в комнате, не болтались на улице — и не создавали проблем.
Некуда пойти
Подросткам, которые задумываются о суициде, обычно некуда пойти. Вот прямо так, по-мармеладовски: знаете ли вы, господа, что это такое, когда человеку пойти некуда? Родители бьют — что делать? Терроризирует компания в соседнем дворе — куда деваться? К кому идти со всеми своими вопросами о смысле жизни? Кому жаловаться на то, что ты страшная уродина и тебя никто не любит?
Куда идти после школы, если в поселке ни работы, ни училища, а семья даже денег не даст? Как жить, если всем на тебя наплевать? Как жить после изнасилования?
Несуразные, нелюбимые, неумелые подростки выходят в большой мир, который совершенно им не рад. Он требует, чтобы они сдавали ЕГЭ (как показывает опыт — заведомо нечестный), чтобы ввязывались в конкурентную борьбу, где неизбежно проиграют, чтобы были крутыми, сильными, успешными. Чтобы получали профессию (на какие деньги?) и зарабатывали (как?). Даже когда они встречают любовь — они быстро начинают изобретательно, по-взрослому мучить друг друга ревностью, придирками, обидами, недолюбленностью.
Ученые, которые изучали подростковые суициды в России, обратили внимание на несколько общих тенденций. Прежде всего — уровень суицидов тесно связан с экономикой региона. Чем депрессивнее регион — тем хуже дела у молодых: перспективы учебы плохие, безработица высокая, уровень преступности тоже, население пьянствует — а что еще делать? Благотворительные фонды полны писем из сел, поселков и маленьких городков: помогите чем можете, детей не можем собрать в школу, курток нет, обуви нет, дров нет, топить нечем, работы нет, дочка хочет в городе учиться в колледже, но у нас нет денег ее туда отправить…
И дети пишут: отец давно от нас ушел, мать пьет и ругает меня, друзья считают придурочной, потому что я не хочу пить водку, не соглашаюсь на секс и слушаю странную музыку. Курт Кобейн мог бы меня понять, но он умер.
В этих селах и поселках не то что психолога или психиатра — иной раз и педиатра-то нет, и терапевта, только фельдшер иной раз приезжает.
Самая серьезная группа риска — это молодые люди, которые подвисли в воздухе: и не учатся, и не работают. Не встроены ни в какую социальную структуру. Не заняты никаким полезным делом. Ни к чему не стремятся. Часто пьянствуют. Львиная доля подростковых суицидов — в пьяном виде. Но было бы слишком просто считать пьянство причиной. У пьянства и у суицидов общая причина.
Следующая за ними группа — учащиеся. Школьники и учащиеся системы начального профобразования. Дальше — рабочие; благополучнее всех студенты.
Хуже всего дела — в селах и поселках. Получше — в маленьких городках. Лучше всего — в областных городах. В городах-миллионерах — опять хуже
|
Вход
Регистрация
FAQ
Поиск
