Степь да степь кругом,
Путь далек лежит.
В том степи глухом
Замерзал таджик.

Не довез мечта
Из далеких стран.
Где-то в живота
Лопнул целлофан.

Не дойти до кров,
Не найти ночлег:
Из пакета в кровь
Выпал хмурый снег.

Не обнять жена,
И другой жена,
Изо рта слюна,
Горький, как война.

Падая во мрак,
Думать не суметь,
Как из алый мак
Вышел белый смерть.

Замерзает дух,
Телу горячо.
Ангел, будто мух,
Сядет на плечо.

Скажет: – Что ж ты, друг,
Сам теперь смотри, -
Снег идет вокруг,
Снег идет внутри.

Утекаешь ты,
Тает жизнь, как воск.
Алые цветы
Прорастают в мозг.

Дальше – тишина,
Разве хрустнет наст.
Друг твои жена
За долги продаст.

Дальше пусто, брат,
Степь, полынь, конец.
У небесных врат
Встретит погранец.

Пнет ногой в живот,
И промолвит: «Сдох».
И добавит: «Вот».
И, подумав: «Пох».

Образчик дегенеративного искусства.

испортил песню, дурак (с)

УБИЙСТВО ПОЭТА
Как-то раз в обшарпанной
пивнушке,
Запивая водкой козинак,
Встретились Есенин, Фет
и Пушкин.
Позже подтянулся Пастернак.

И решили графоманы эти,
Хоть никто и не был с ним
знаком,
Что покончат утром,
на рассвете,
С гением-поэтом Буряком.

Ветер выл, давя волной
упругой...
Троица пришла и с дури всей
Постучала в дом, где жил
с прислугой
Знойных муз любимец –
Алексей.

Им открыл он сам –
весь в снежно-белом...
Пушкин чем-то Фету
подал знак,
И Есенин вынул парабеллум...
А контрольный сделал
Пастернак!..

Алексей БУРЯК, ДНЕПРОПЕТРОВСК

УЧИТЕЛЬНИЦА
Одна учительница строгая
Через окно явилась в класс.
Впорхнула феей легконогою
И улыбнулась в первый раз.

Не стала задавать задания
И ставить двойки за урок.
Сказала нежно «до свидания!»,
Хотя не прозвенел звонок.

Журнал метнула прямо
в форточку,
Устроив завучу сюрприз.
Скатилась с горочки
на корточках
И по перилам сверху вниз.

Урок затеяла в автобусе,
Зачислив всех в четвёртый
класс.
Водя указкою по глобусу,
Велела ехать на Кавказ.

Всех искупала в горном озере,
Кого-то за ногу спасла.
Потом вернулась на бульдозере
И молча школу разнесла…

Отрывок из поэмы Е. Евтушенко "Братская ГЭС"
РАССКАЗ КАРВАЛЬО

…Я с базы вызван был. Я думал – это
для интервью – центральная газета,
поклонницы – о, как же был я слеп!
Пришли ко мне с коротким разговором
и увезли в фургоне, на котором
написано, как помню, было «Хлеб».

Когда меня кололи эти суки,
и били в морду, и ломали руки,
и делали со мной такие штуки –
порассказать – вам крышу б сорвало!
И подкупали: «Как насчет рюмашки?»
в лицо совали подлые бумажки,
то я одно хрипел: «Я – Корвалол!»

«Ах, Корвалол!», – сказали мне, – «Ну, ладно».
На стул пихнули и в глаза мне лампу,
и бутсу в рот, чтоб громко не кричал!
Мой мальчик, не забудь вовек об этом:
сменяясь, перед Гинера портретом,
меня пытали эти суки светом,
который я для них же излучал!

И я шептал портрету: «Пусть я сгину,
но правда победит, товарищ Гинер!
И победит под именем твоим!
Пусть плохо мне, пусть будет еще хуже,
не продадим, товарищ Гинер, души,
и чемпионства мы не отдадим!»

…Мы в дубле мяч гоняли, неречисты.
Такие же, как я – ногомячисты.
Ну как же, б…ть, могло такое быть?!
Кого ссылали, знали вы, сексоты?
Как будто бы на лавку не кого-то,
а сам Футбол хотели посадить!

Да, я толстел, и утешал Газзаев:
«Терпи, братан, тут не помочь слезами...»
Так, допинг принимая много лет,
я нес в постылом дубле свою муку,
когда, в уже слабеющую руку,
в Бразилию вложили мне билет.

Кричали над Россией паровозы,
к усам Газзая примерзали слезы,
в трамваях прекратилось воровство,
когда шагал я с Гинером проститься,
в кармане прижимая, словно птицу,
билет рукою – мало ли чего!

…Я вижу, журналист, ты что-то грустен.
Ты грусть свою заешь соленым груздем
и выпей-ка, да сильно не потей.
Разбередил тебя? Но я не каюсь:
вас надо бередить... Ну, а покамест
я расскажу, как Гинер ел детей!

Хер с ним, с Карвалью. Я никогда не прощу Смородской новое блюдо,доселе неизвестное: "Татарский Беляш из свинины"
Она ведь даже с Саярычем не посоветовалась.
ЭТО НЕ ЕЗДА.
Хотя Павлюченка в помощь Сычу пригодится.
Оффтоп, я знаю.

кто такой саярыч?

Сказ о Макфол-нойоне, Путяте и боярском гульбище

На Новинском на холме

над Москвой-рекой,

во палатах во шатрах семиярусных,

во становище лихом посла ордынского

собирался пир в честь посланника,

то ль смотрящего,

то ль нового наместника,

по прозванию Макфол — «сын падения».

А послал того наместника Обама-хан,

черный ликом и душой царь Ордерики.

Достославен, говорят,

еси Макфол-нойон,

семь правителей Востока и Запада

скинул с трона Макфол своей хитростью.

Для пригляда посол прислан хозяйского

за московским князем Путятою:

не таит ли Путята злого умысла

против набольшей державы Ордерики,

дани платит ли Ордерике не мало ли,

войско ль нынче у Путяты не усилилось? —

ибо много уже своеволия

проявляет безродный Путята-князь.

Тот Путята был простым опричником

у боярина Баруха в подчинении,

царь Бориска трон хотел Баруху отдать,

да народ тому бы воспротивился,

ибо нехристь был и даже не татарин он,

хоть дружил с патриархами и муфтиями.

И решил Барух Буратинович,

что Путята послужит ему правдою

и поможет кровь сосать из Расеюшки,

отдавая Орде ясак и промыслы.

Ой ошибся ты, Барух Буратинович!

Нет предела вероломству опричному,

пред опричником любой сын Израилев,

как хомяк перед лисицей матерою.

Правит ныне Путята Московией

да дружину и крепости усиливает,

замирил он непокорных горных суфиев,

от Орды малой данью откупается.

Далеко глядит тот Макфол-нойон,

примечает, что в Московии делается,

а творится там смута непонятная,

скука гложет бояр и посадский люд.

Пока правил ими Бориска-царь —

все терпели, все юшкой утиралися,

нет жратвы — зато море водки импортной,

вместо стражников — лихие разбойнички,

а купцы, мастеровые и пирожники

откупаются от них по понятиям,

а коль нет — жуют подковы раскаленные,

а еще горным суфиям кланяются.

А теперь, при Путяте Володимирыче,

как-то тускло стало жить

с непривычки-то,

ту же мзду платить дьякам да опричникам

и не бегать по Москве от горных суфиев.

На подмостках будок развлекательных

не видать теперь кликуш да юродивых,

что велели бояться горных суфиев

и любить барухов буратинычей.

Все какие-то дьяки мордатые,

про проблемы бюджета блеющие,

да тупые телки сисястые,

шуткам жопошным усердно смеющиеся.

И придумали посадские с боярскими

на болоте устраивать гульбища,

чтобы жизнь болотом не казалася,

костерить Путяту да опричников:

отчего же вы, сатрапы душегубычи,

отодвинули барухов буратинычей?

Сами все сосете да не лопнете —

возвращайте назад боярску вольницу!

И посадские вон с нами, им все равно,

кто сосет их трудовую кровушку,

лишь бы им дозволяли хоть раз в году

под Кремлем побиться

с горными суфиями.

Возвратите нам сидельцев

и изгнанников,

возвратите их кликуш и юродивых,

чтобы снова в будках развлекательных

голосила свобода буратинная.

Видел-слышал все это Макфол-нойон,

доносили ему нукеры верные

про гетер и светских львиц Торчак

и Рыльскую,

превратившихся в фурий революции,

про Воробышкову, женку посадскую,

что любила наблюдать, как собаченьки

сладко ссут под чахлыми березками,

и про Борьку Шведова, картежника.

Этот Борька был любимцем Бориса-царя,

развлекал его картишками и байками,

как-то выиграл в очко он губернаторство,

да едва не просрал всю губернию.

Знал про Гришку Явора он и дружков его,

что назвали неудачно свою партию

в честь плода от змея-искусителя

и шкатулок заморских затейливых.

Все про всех недовольных

знал Макфол-нойон,

и позвал их в свой шатер отобедати,

про Путяту потрещать и опричнину,

про свободушку нашу забубенную.

— Исполать вам, борцы за свободушку!

Нам, ордынцам, нужна Россия вольная,

чтобы каждый вор с ее поляны хапал бы,

а все честные слонялись по митингам,

чтоб посадский люд и суфии горные

на кулачный бой к Кремлю бы сходилися,

чтоб вернулся Барух Буратинович,

чтобы было все как при дедушке!

— Ай заступа ты наша, Макфол-нойон, —

завопили в голос приглашенные, —

слаще слов мы в жизни не слыхивали,

помоги свалить власть неправедную!

— Кто ж еще вам, дуракам, и поможет-то, —

усмехнулся в усища Макфол-нойон. —

Выводите люд русский на площади,

посылайте гонцов в горы к муфтиям,

пусть горит вокруг

Путяты кольцо огненное,

да и вы погреетесь маленечко!

Спалим с вами мы дотла ворье опричное

и вернем на пепелище прежних жуликов.

Вадим СТЕПАНЦОВ