Продолжая тему двоеверия.
«Проводы Перуна» — древнерусский «фольклор» и византийская традиция [Петрухин В.Я.]
<…> Поскольку поучения против язычников, и русская Начальная летопись — Повесть временных лет (ПВЛ) были результатом «рецепции» византийских образцов — творений отцов церкви (прежде всего, Григория Богослова и Иоанна Златоуста) и византийских хроник (в первую очередь — Иоанна Малалы и Георгия Амартола), — то собственно древнерусские фольклорные мотивы, имена языческих богов и т.п. оказывались включенными в византийский и библейский «литературный» контекст.
Это относится уже к описанию Владимирова пантеона в ПВЛ. Утвердившись в Киеве в 980 г., Владимир «постави кумиры на холму вне двора теремнаго: Перуна древяна, а главу его сребрену, а ус злат,и Хърса, Дажьбога и Стрибога и Симарьгла и Мокошь. И жряху им, наричюще я богы, и привожаху сыны своя и дъщери, и жряху бесом,и оскверняху землю требами своими. И осквернися кровьми земля Руска и холмо-тъ» (ПВЛ, с. 37). Описание идольских жертв в летописи — распространенная цитата из Псалтири, которую приводит и Иоанн Златоуст, которого, в свою очередь, цитирует в своей Хронике Георгий Амартол, неоднократно приводя и цитату о приносимых в жертву сыновьях и дочерях (Истрин 1920, с. 274): в Псалме 105 (35-38) избранный народ обличается в том, что смешался с язычниками в Ханаане и служил «истуканам их»; «и приносили сыновей своих и дочерей в жертву бесам» (ср. о почитании идолов на высотах — «холмах» — Пс. 77, 58). Уже это «общее место» существенно для изучения древнерусского язычества, ибо оно повторяется и в современных исследованиях, в том числе при интерпретации археологических находок как человеческих жертвоприношений, якобы практиковавшихся на Руси чуть ли не до середины XIII в. (Русанова, Тимощук 1993). Человеческие жертвоприношения на Руси известны и письменным, и археологическим свидетельствам, но лишь в контексте погребального культа — идолам, согласно знаменитой записке Ибн Фадлана, человеческих жертв не приносили (не приносили их громовержцу и древние славяне, судя по известию Прокопия Кесарийского).
Столь же «расхожей» оказывается и цитата об идолах, сделанных из серебра и золота (Пс. 113,12; Откр.9,10); это напоминает летописное описание идола Перуна. Впрочем, серебряной голове Перуна находится фольклорная параллель, правда, не в русском, а в болгарском фольклоре: культурный герой болгарских песен царь Костадин «златоуст, среброглав» (Чекова 1994, с. 70). Но и здесь, скорее, обнаруживается общее наследие библейско-византийского литературного «этикета», чем связь с реалиями или пережитками языческого «быта».
<…> Само низвержение кумиров в летописи содержит сюжет, вызывающий фольклорные ассоциации. Перед крещением киевлян в 988 г. князь «повеле кумиры испроврещи, овы исещи, а другие огневи предати». Здесь низвержение кумиров описано библейским языком (ср.: «И изрубил Аса истукан ее, и сжег у потока Кедрона» (3 Цар., 15,13), но последующая акция представляется отражением некоего реального действа: «Перуна же [князь] повеле привязати коневи к хвосту и влещи с горы по Боричеву на Ручай, 12 мужа пристави тети (НПЛ, Ипатьевская летопись — бити) жезльемь. Се же не яко древу чюющю, но на поруганье бесу [...] Влекому же ему по Ручаю к Днепру, плакахуся его невернии людье, еще бо не бяху прияли святого крещенья». Владимир повелевает спустить Перуна вниз по Днепру и не давать идолу пристать к берегу, пока он не достигнет порогов — покинет пределы Русской земли. Сходным образом описывает низвержение Перуна, установленного в Новгороде, Новгородская летопись (НПЛ, с. 160); «И Перуна посече, и повеле влещи в Волхове; и поверзше ужи, влекаху его по калу, биюще жезлеем: и заповеда никому же нигде же не прияти». Далее рассказывается о жителе новгородского пригорода «пидьблянине», который оттолкнул Перуна, приплывшего к берегу, со словами: «Ты... Перущице, досыти еси пил и ял, а ныне поплови прочь».
Исследователи давно обратили внимание на то, что это действо напоминает уничтожение календарных чучел типа Масленицы и Костромы: согласно этнографическим записям, о чучеле масленицы говорили, что она «блинов объелась, обожралась» (Шереметева 1936, с. 108), что соответствует приведенной инвективе новгородца. В таком случае последние «погребальные» почести воздавались Перуну не как обрубку дерева, а как настоящему фетишу и даже божеству (ср.: Клейн 1985; Карпов 1997, с. 253 и сл.; Васильев 1999, с. 225 и сл.). Действительно, «пускать по воде» в фольклорной традиции означало отправить на «тот свет» (СМ, с. 396-397), но едва ли плач «неверных» по Перуну можно сравнивать с карнавальным оплакиванием фольклорной Масленицы, да и «пускание по воде» связано не столько с карнавальными чучелами, сколько с обветшавшими святынями (в том числе с иконами) 1. О том, что Перун был пущен по воде, летописец знает из топонима у порогов —Перунова рень, отмель, на которую ветер «изверг» Перуна (ПВЛ, с. 52).
Еще одно летописное действо, казалось бы, обнаруживает фольклорные истоки: в позднейших летописях, в частности, упомянут воинский обычай привязывать пленных к хвосту для поругания (так, согласно Никоновской летописи, поступил с пленной литвой Александр Невский: ПСРЛ. Т. 10, с. 129). Однако книжные параллели известны и здесь, правда, в поздней латинской традиции, но и она имеет очевидные античные истоки. В «Римских деяниях» осужденных на казнь привязывают к конским хвостам и так тащат к виселице (СЛН, с. 156).
<…> Наименее прозрачен и особо интригующ факт привязывания Перунова идола к хвосту лошади при сволакивании его со Старокиевской горы. С точки зрения рационального мышления, так называемого здравого смысла, это действие необъяснимо и даже абсурдно: волоча, пусть и под гору, большой, очень тяжелый, вероятно, дубовый (дуб — специально сакральное дерево индоевропейского (> славянского) громовержца), конь попросту мог потерять хвост, вырванный едва ли не с корнем! (Васильев М.А. 1999 г.) <…>
Но в летописном низвержении кумиров присутствует еще один книжный мотив. В популярных в Древней Руси «Словах» Григория Богослова с толкованиями Никиты Ираклийского говорится о мучителях христиан: «мужии же им 12 жезльем би» (СлДЯ. Т. 3, с. 272): ср. др.-рус. «жезленикъ» — палач (СлРЯ. Вып. 5, с. 79). Однако «жезленики» упомянуты и в текстах, переводы которых послужили прямым источником ПВЛ — в Хрониках Иоанна Малалы и Георгия Амартола. В Седьмой книге Хроники Малалы (Истрин 1994. Кн. 7,5, с. 195) приводится знаменитый эпизод римской истории, где виновник падения Рима некий узурпатор «болярин» Февралий (Февруарий) был схвачен стратигом Малием Капитолийским, спасшим Рим от галлов. Дни несчастливого месяца «сикистилия», когда пал Рим, были сокращены и имя его переменено на «Февруарий». Февруарию же не «достойно» было жить в Риме, «но изгнан оу быти с бесчестием, и живот его да възмется от него [и] имя его, и да ся дасть на требоу преисподним богом... и абие снем с него [ризы], постави и нага и, обивыи рогозиною и обезав и оужием лычным... повелев гражаном свидовом жезлием бити, въпиюще: „излези, Февроуарис". И тако изгнан быв из града Роумска той болярин, оумре, пожрът преисподним богом. Повеле жръцем сии Малиос творити требы в той февроуарии и повеле в коемъждо граде Роумсце, тем образом в рогозиноу ся облъкше, по вся лета того месяца исходяша изгонити же февруаря месяца из града биема».
В главе 20 Хроники (Истрин 1920. Т. 1, 25б-26а, с. 41) рассказ был сокращен: Малий, «связав врага своего Февроуалия...и нага обнажив, оде его в рогозиноу... и оужием препоясав, и повеле жезльником бити» со словами: «изиди, Февруарье!» Узурпатор был изгнан и убит — короткий месяц февраль был назван в его память. Об языческих обрядах, связанных с богами преисподней, ничего не говорится.
Источники греческих хроник нуждаются в специальном исследовании. Сам Малала (Кн. 7, 12) рассказывает, что он почерпнул рассказ о Февруарии из книги римского хрониста Брунихия, которую он видел в Фессалониках. Эпизод о захвате Рима галлами переиначен в хрониках до неузнаваемости. Полководцем, освободившим Рим, был не Малий, а Камилл (Манлий был героем, услышавшим на Капитолии крик гусей, которые спасли Рим). Камилл расправился «жезлием» не со своими политическими противниками, которые добились его изгнания, а с гнусным предателем, который привел в римский лагерь детей из осажденного Камиллом города Фалерии. Возмутившийся предательством полководец, по словам Плутарха (Камилл 10, с. 156), «приказал ликторам сорвать с негодяя одежду и связать ему руки за спиной, а детям раздать прутья и плети, чтобы они стегали изменника, гоня его назад в город». Можно догадаться, почему безымянный изменник получил имя Февралий: виновником того, что Рим оказался захваченным галлами, были братья Фабии, сначала спровоцировавшие конфликт с галлами, а потом проигравшие битву с ними. Фабии были ответственны, в частности, и за проведение очистительных февральских обрядов — луперкалий.
Характерно, что в историзированной римской мифологии становление религиозных традиций было связано с деятельностью культурных героев, а не богов. Даже средоточие календарных обрядов превращалось в «исторического» персонажа: февруи, очистительные обряды, проводившиеся в феврале, превратились, через посредство Фабиев, в Февралия (предполагают, что божеством очистительных обрядов был Феврий (Februus) — бог преисподней). Очевидно, впрочем, что это превращение произошло уже в христианскую эпоху: римский папа Геласий обличал обычай луперкалий, относившийся к Февруям и праздновавшийся в Риме еще в конце V в.: он и назвал Февруария (Februarius), «богом луперкалий» (ср. Pauly-Wissowa 1909, S.2066; Ruggini 1991, р. 29-31), хотя сами луперкалии были посвящены Фавну. Луперки во время праздника стегали попадавшихся им на пути женщин ремнями из шкуры жертвенного козла, что должно было обеспечить чадородие, и били землю для очищения. В большей мере, однако, с описанием Малалы и образом Февруария соотносится другой февральский праздник — фералии, посвященный чествованию мертвых — «богов преисподней» (эти праздники еще сохранялись в эпоху составления Хроники Малалы — ср.: Сгоке 1990, р. 4,7). Эта античная традиция оказала влияние на формирование карнавального цикла у европейских народов и масленицы у славян (ср.: Агапкина 2002, с. 89 и cл.).
Как уже говорилось, в христианской традиции, в том числе у Амартола, смысл языческих — «бесовских» календарных действ был переиначен, «историзирован». Ясно, почему в обряде, равно как и в казнях христиан, принимали участие «жезленики», а число их равнялось 12: таковым было число ликторов (ср.: Матвеенко, Щеголева 2000, с. 354), носителей фасций, которые выметали зло во время февруи (Овидий, Фасты, II, 19-24) и обязаны были присутствовать во время казней. Ясно также и то, почему византийский хронист воспринял это историзированное описание: греческий монах не описывал здесь собственно языческих, бесовских обрядов, их происхождение связывалось у его предшественника Малалы со злополучными деяниями историзированного персонажа— Февруария. Летописец воспринял эпизод с «жезлами» как этикетный мотив, связанный с поруганием, и включил его в свое описание низвержения древнерусских кумиров: этим он отделял князя Владимира от «неверных людей», оплакивавших Перуна, но не толковал, как и Амартол, бесовских обрядов (это толкование с точки зрения Амартола — «безаконьници блядьство»: 2486, с. 388). Читать полностью: vk.com/topic-39153710_26825074
|