|
А вот и обещанный мною очередной материал против украинофилсьтва. Он взят из ксерокопии журнала "Свободное слово Карпатской Руси", издававшемся за границей в 60-х годах 20 века. Материал я сильно сократил, чтобы уместить его в рамках форума.
Н. Ульянов"Со времен восстания Богдана Хмельницкого и присоединения Малороссии к Московскому государству прошло без малого уже 300 лет. А событие означало не что иное, как избавление миллионов крестьян от крепостного права, а всего края в целом - от неминуемой потери православной веры и собственной национальности. Ни в чем, быть может, антинародное лицо украинского сепаратизма не проявляется так откровенно, как в его отношении к восстанию 1648 года. Однако Богдана Зиновия Хмельницкого можно упрекать в чем угодно, только не в симпатиях к Москве, которой он был чужд по воспитанию, по культуре, по традициям и под власть которой пошел, скрепя сердце, будучи понуждаем категорическим требованием народа. Отечеством своим он считал Польшу, любил ее, скорбел о разрыве с нею, и подлинной иронией судьбы была выпавшая на его долю задача отторжения Украины от Речи Посполитой. Еще в 1635 году, воюя в польских рядах против Москвы, он усердно выслуживался и получил саблю за храбрость, приведши королю при осаде Смоленска сто пленных великороссиян. Хотя впоследствии он и говорил, что «сабля эта порочит Богдана», но, надо думать, особого угрызения совести не испытывал. Наградивший его король на всю жизнь остался его кумиром и предметом самого пламенного почитания.
Богдан происходил из казацкой семьи и сам прошел смолоду суровую школу Запорожья - ходил на турок, испытал татарский плен, бывал в походах с поляками, но, будучи по военной выучке совершенным казаком, он заметно выделялся из массы казачества своим образованием. Это образование было польское, шляхетское, благодаря чему Хмельницкий занимал в войске Запорожском писарские, канцелярские должности. Можно с уверенностью сказать: не потерпи Хмельницкий от панов Чаплинского и Конецпольского личной обиды и разорения (набег на имение), он никогда бы не поднял оружия против Польши и панская отчизна не лишилась бы в его лице своего верного патриота.
Получить шляхетские права и вступить в парадиз Речи Посполитой было его заветной мечтой. Было бы не верно думать, будто будущий гетман запорожский подобно падшему ангелу, проклял изгнавшие его небеса и начал мстить им, ставши во главе темных сил. Он эти небеса любил по-прежнему и отнюдь не отчаялся утвердиться там одесную самого короля. К казачеству он обратился вовсе не для того, чтобы избрать окончательно эту долю, а лишь как средству для достижения все той же шляхетской мечты. Осмеянный Сеймом, опозоренный явился он к самому королю Владиславу, знавшему его лично и ценившему за храбрость и воинские достоинства. Что же сказал ему король? Современному человеку в это трудно поверить, но предание гласит, будто король посоветовал поднять восстание. У всякого, знакомого с далеким прошлым Речи Посполитой, с анархическим поведением шляхты и с жалким положением польских королей, шаг Владислава не вызовет особого изумления. Этот монарх едва ли не больше своих предшественников натерпелся оскорблений и унижений от властных и капризных магнатов, от всех этих Радзивиллов, Вишневецких, Потоцких, Конецпольских. Под давлением то того, то другого из них он вынужден был отменять свои распоряжения и издавать прямо противоположные и при этом по нескольку раз. В случае неуступчивости магнаты являлись в Варшаву со своими войсками и прямо угрожали королю. Власть его низведена была до ничтожных размеров. Всякая попытка усилить ее, наталкивалась на бдительность и ревность панов, стоявших на страже «златой вольности».
От предыдущих казачьих бунтов хмельничина отличалась тем, что в нем впервые выступил весь южно-Русский народ. Это была польская «жакерия» - грандиозная война крестьян против помещиков. Едва ли сейчас кто-нибудь способен оспаривать ее ярко выраженный социальный, крестьянский характеру... Но так как крестьяне были Русские, православные, а помещики поляки - католики, присовокупившие к обычному крепостному гнету гонение на Православие и на Русскую народность, то движение с самого начала приобрело национальную и религиозную окраску.
Хотя первый период восстания должен был вполне убедить гетмана в неисчерпаемых собственных силах Руси, в ненужности вредных для народа союзников, однако, выступая во второй поход, он снова приглашает татар, а в третьем столкновении с поляками на помощь ему приходит сам крымский хан. И хотя крымский владыка на этот раз откровенно предает гетмана, даже уводит в плен, Богдан не отстает: Крым его загипнотизировал и во всех дальнейших действиях против Польши он хватается за татар, как за единственно надежную силу. Объяснить такое поведение можно только так: Хмельницкий замыслил свое восстание как типично казацкое. Раздувание пожара, способного уничтожить шляхетский режим и саму Речь Посполитую, не входило в его планы: не истреблять шляхту он шел, но сбить с нее спесь и сделать сговорчивей по отношению к казакам.
Однако устранить народ от движения оказалось не так-то просто. Он восстал без чьего бы то ни было позволения. Уже первая битва при Желтых Водах выиграна была благодаря тому, что служившие у Стефана Потоцкого Русские жолнеры перешли на сторону Богдана. В битве под Корсунем содействие и помощь Русского населения выразились в еще большей степени. К Хмельницкому шли со всех сторон, так что войско его росло с необыкновенной быстротой. Под Пилявой оно было столь велико, что первоначальное ядро его, вышедшее из Запорожья, потонуло в толпе новых ополченцев. Когда в самый разгар восстания была собрана рада в Белой церкви, на нее явилось свыше 70 000 человек. Никогда доселе казацкое войско не достигало подобной цифры. Но это не все. Большая его часть шла не с Богданом, а рассыпалась в виде так называемых «загонов» по всему краю, внося ужас и опустошения в панские поместья. Загоны представляли громадные орды холопов под начальством какого-нибудь предводителя. Так в окрестностях Киева взбунтовавшиеся избрали некоего Харченко Гайчуру и стали называться «гайчуривцами». Над другим загоном начальствовал Лисенко Вовгура, и люди его именовали себя «вовгуривцами». Поляки так их боялись, один крик: «вовгуривцы» идут, - повергал их в величайшее смятение. На Подоле свирепствовали законы Ганжи, Остапа, Павлюка, Половьяна, Морозенко. Каждый из этих отрядов представлял солидное войско, а некоторые могли по тем временам почитаться громадными армиями. Известно, например, что Ганжа, соединившись с Кривошапкою, образовал орду в 80 000 человек. Загоны не только опустошали помещичьи вотчины, но брали города и хорошо укрепленные замки. Тот же Ганжа взял Немиров, а потом Нестервар возле Тульчина – сильно укрепленный замок, принадлежавший князю Янушу Четвертинскому. Города Брацлав, Красный, Винница и многие другие взяты были гайдамаками.
Не успела Речь Посполитая опомниться от оглушительных ударов при Желтых Водах, под Корсунем, как последовала ужасающая катастрофа под Пилявой, где цвет польского рыцарства обращен был в бегство, как стадо овец, и был бы безусловно истреблен, если бы не богатейший лагерь, грабежом которого увлеклись победители, прекратив преследование.
Это поражение вместе с повсеместной резней панов, ксендзов и евреев вызвало всеобщий ужас и оцепенение. Никогда, быть может, призрак гибели не вставал перед Польшей так неотвратимо, как в тот момент. Войска больше не было, вожди либо погибли, либо были скомпрометированы, правящее сословие деморализовано, смертельно напугано. И в довершение несчастья умер король. Польша лежала у ног Хмельницкого. Вздумай он двинуться со своими полчищами вглубь страны, он до самой Варшавы не встретил бы сопротивления.
Если бывают в жизни народов минуты, от которых зависит все их будущее, то такой минутой для украинцев было время после пилявской победы. Избавление от рабства, уничтожение напора воинствующего католичества, полное национальное освобождение - все было возможно и достижимо в тот миг. Народ это инстинктивно чувствовал и горел желанием довести до конца великое дело свободы. К Хмельницкому со всех сторон неслись крики: «Пане Хмельницкий, веди на ляхив, киньчай ляхив!»
Но у гетмана созрело решение не вести дальше своей армии и не «киньчать ляхив». Он очутился в положении человека, вызвавшего бурю, грозившую вместо помощи разрушить его самые заветные планы. Не о сокрушении Польши, но о том, как бы утихомирить народную стихию, начинал он думать. Характерно, что к этому времени успело подобраться возле него чисто шляхетское окружение из числа либо попавших в плен, либо примкнувших шляхтичей. Он их ставит в положение ближайших, интимных советников, так что своим влиянием на гетмана они затмевают даже казачью старшину и полковников. Особенное значение приобретает Выговский. Ему приписывали роль тайной пружины всех помыслов и дел гетмана. И вот Богдан вместо того, чтобы нанести последний удар Польше, освободив навсегда из-под нее свой родной край, заводит длительные нудные переговоры с врагами, имевшие целью самый настоящий саботаж движения.
Он отправляет в Варшаву депутацию из четырех старшин с извинительным письмом к королю, делая вид, что еще не знает о его смерти. В то же время созывает свои бродячие толпы на раду в Белую Церковь, где прямо предлагает народу приостановить военные действия и начать добиваться своего путем мирных переговоров. Разъяренная толпа слышать не хотела о каких бы то ни было переговорах. Это был голос самого народа, ибо, как уже говорилось, казачество совершенно потонуло в его массе. Оно не составляло и десятой части люда, собравшегося на раду. Но зато оно было организовано, стояло во главе движения и имело влиятельный аппарат в лице гетмана, старшины и их приближенных. Начались вялые, ленивые переговоры с временным польским правительством, тянувшиеся все лето 1648 года, словно для того, чтобы дать полякам опомниться и оправиться от тяжких ударов. Между тем «чернь» не унималась, требуя немедленного похода в Польшу. Чтобы отвратить поднимавшееся недовольство, Хмельницкий, наконец, уступил, но втайне задумал обманный маневр: поход был предпринят не на Варшаву, а в Галицию, на Львов. Играя на низменных инстинктах толпы, он прельщал ее перспективой богатого выкупа, который намеривался взять со Львова - этого оплота иезуитов и панов. Выкуп действительно был взят большой, но когда гетман выполнил эту операцию, он отступил от Львова и хотел было снова остановить неприязненные действия, дожидаясь окончания Сейма и результатов сговора. На этот раз поднялся грозный крик: «Пане гетмане, веди на Польшу!» Коварная политика Богдана не укрылась от массы. Закралось недоверие, нашедшее выражение в том, что чернь начала заводить себе вождей, более отвечавших ее вкусам и устремлениям. Так возросла популярность Нечая и Чорноты, бывших во всем единодушными с восставшими холопами. Перед Хмельницким встала опасность - лишиться престижа и руководства движением. Пришлось угождать «черни», издавать универсалы, узаконивавшие борьбу восставших с панами, а также начать, наконец, поход в глубь Польши. Положение сейчас было вполне благоприятным для успешного завершения дела. Можно было беспрепятственно идти до Варшавы и продиктовать какой угодно мир, либо сокрушить в конец панское государство. Но Хмельницкий, наткнувшись на Замостье, остановился под ним всем войском.То была крепость, принадлежавшая князьям Замойским. Крепость была, правда, сильна, но не было ни малейшей необходимости ее осаждать. Она с успехом могла быть обойдена и оставлена в тылу, не задерживая продвижения войска к столице. Гетман сделал вид, будто не взяв этой твердыни, невозможно идти дальше. Началась длительная осада Замостья, не сопровождавшаяся никакими серьезными попытками взять крепость. Это до такой степени озлобило холопов, что поднялся открытый ропот. Чернота, наконец, выступил с явно обличительными речами: «Наш гетман так распился, что ни о чем не думает, и страх овладел им. Мы побрали в неволю гетманов, рассеяли все польское войско, взяли окуп со Львова, и теперь Замостье, частная крепость одного поляка не могла бы выдержать нашей силы. Беда только, что пан гетман начал поблажать полякам, ведет с ними тайные сношения и обманывает войско!»
Узнав об этом, Богдан решил проучить холопов и велел готовиться к штурму. У Костомарова это описано так: «Гетман отобрал таких молодцев, которые еще не знали, как управляться с оружием, потому что до сих пор обращались только с косами да серпами, но зато более всех шумели против предводителя. Выкатил сначала несколько бочек горилки, а потом загнал всех в гуляй-городыню и запер ее рогатками, а позади поставил старых настоящих казаков и приказал им подгонять ленивых и трусливых, и даже колоть, если они попятятся назад. По бокам поставлена была конница». Эта одурманенная горилкой толпа двинута была на самую неприступную часть стены, обильно снабженную крепостной артиллерией. В то же время другая группа, во главе с самим Чернотой, зашла с противоположной стороны крепости и предприняла яростную атаку. Несмотря на безумную храбрость, на то, что Чорноте уже удалось взобраться на стены, он вынужден был отступить с уроном, так как Хмельницкий не прислал ему подкрепления. Трудно сказать, во что вылились бы после этого внутренние взаимоотношения в лагере восставших, если бы не пришла вскоре весть об избрании нового короля, которого так хотел Хмельницкий.
Хмельницкий был в восторге, рассматривая это, как свою величайшую победу, и когда новый король приказал ему прекратить войну, удалиться к себе на Днепр и ждать королевских послов, -с радостью поспешил исполнить высочайшее повеление.
24 ноября 1648 года малороссийское войско отступило от Замостья и паны, не веря своему спасению, вышли из крепости с пением «Тебе Бога хвалим».
Так кончился первый период его знаменитого восстания - самый победоносный, самый блестящий, когда дело народной свободы и национальной «незалежности» было так близко и осуществимо и когда это дело было оставлено самим победителем и погублено.
Прекратив войну с поляками, Хмельницкий и казачество не могли заставить народ сделать то же самое. Народная война не прекращалась ни на минуту. «Загоны» и воинственные ватаги холопов продолжали разгуливать по стране, пылали панские усадьбы, беспощадно вырезались помещики, евреи, ксендзы, иезуиты. Но теперь эта война приняла неорганизованный, беспорядочный характер, выродилась в разгул буйных шаек и стала терпеть неудачу. Паны, спасенные Хмельницким от полной гибели, понемногу оправлялись, приходили в себя и, собравшись с силами, отвечали крестьянству ужасающим террором, снося с лица земли целые селения, не оставляя там ни единой живой души.
При такой обстановке начались в Переяславле переговоры с королевскими послами. Однако скоро нелепое и вредное для Русского дела перемирие кончилось. Панская Польша во главе с самим королем двинулась снова добывать Украину о Хмельницкий опять был объявлен бунтовщиком и изменником, лишен гетманства и на его место назначен Забусский. Польское войско шло к Зборову двумя большими армиями, одна под водительством Иеремии Вишневецкого, при другой находился король, канцлер Оссолинский, и важнейшие магнаты. Богдану Хмельницкому снова пришлось обращаться к помощи той силы, которую он предал в первый период восстания. Опять понадобились крестьянские полчища, способные не на жизнь, а на смерть драться с ляхами. И снова эти полчища оказались победоносными.
На королевскую армию устремился сам Хмельницкий с главными силами. И здесь, под Зборовом, разыгрался один из самых блестящих и вместе с тем самых унизительных эпизодов в истории Южной Руси.
Королевское войско постиг жесточайший разгром. Великолепные рыцари и блестящие кавалеры были на голову разбиты мужичьем. Ружеские окружили их со всех сторон и беспощадно истребляли. Остатки поляков, сбившиеся возле королевского шатра, представляли столь ничтожную и жалкую кучку, что ни о каком продолжительном сопротивлении их не могло быть речи. Еще один напор - и все было бы кончено.
И вот, когда, казалось, король сделается русским пленником, раздался голос Хмельницкого: «3года!». Битву остановили и отвели войска. Гетман не позволил своему народу так явно и на весь мир восторжествовать над польским королем. Еще перед началом сражения, возбуждая бойцов и призывая их освободить своих отцов, детей, братьев «от фараонского лядского ига», он восклицал: «Но не дерзайте поднять убийственной руки на его милость короля, помазанника Божия!» Теперь, когда «убийственная рука» простерлась над обожаемым монархом, он всею своею силою постарался отвратить ее. Тут не был простой страх за монархический принцип, тут был страх за все здание Речи Посполитой.
После этого наблюдается едва ли не единственный за всю историю случай, когда победители рабски снимают шапки и склоняются перед побежденным.
Опять, как после Пилявы, Польша лежала во прахе под сапогом Хмельницкого. Самые смелые требования могли быть продиктованы, самые далеко идущие национальные планы осуществлены. Как же воспользовался победитель своим исключительным положением? Читая зборовский трактат, мы не только не видим требования национальной «незалежности», но не встречаем самого понятия Украины как нации, даже как земли. Речь идет о воеводствах киевском, брацлавском и черниговском, где король обещает должности и чины раздавать впредь только тамошним дворянам, исповедующим греческую веру. Вот все, что хоть какой-либо мере напоминает о «незалежности». Все остальное посвящено «казаченкам». Если бы зборовским статьям суждено было воплотиться в жизнь, это означало бы не ослабление, а усиление польской власти над Украиной. Оставив народ в панском рабстве, они создавали в самом крае казачью воинскую силу, связанную выгодами и материальными интересами с Речью Посполитой и способную удерживать его под короной польской.
В трактате воплотился тот идеал, к которому Хмельницкий стремился: Украина - неотъемлемая часть Речи Посполитой, шляхетский строй остается незыблемым, но его неприятные для казачества стороны сглаживаются, казачество усиливается, становится важной опорой трона и у себя на Украине приобретает условия, благоприятные для дальнейшего превращения в шляхетство. Киевский митрополит, которому по зборовскому договору надлежало занимать в Сенате первое место после католического примаса, не был допущен поляками в столь высокое учреждение. То было явное нарушение договора, кровная обида Православию и всему южно-Русскому народу. Но митрополит, вместо того, чтобы воззвать к защите своего собственного и Русского достоинства, тихо и незаметно уехал из Варшавы, так что никто не приметил в нем неудовольствия.
Между тем, воспользовавшись миром, Польша оправлялась от поражений. Теперь перешли в наступление уже поляки. Они самого начала завладели инициативой. В феврале 1651 г. в Подолии начались первые столкновения. С самого начала они обернулись несчастливо для малороссов. В городке Красном был застигнут ночью Нечай со своим полком и погиб в жестокой сече. Это произвело удручающее впечатление. Но самое главное - не было в войсках прежнего подъема духа и боевого пыла. Политика гетмана сделала свое дело. Хлопы, эта главная сила Богдана, прониклись величайшим недоверием и подозрительностью к казачеству. Только этим и можно объяснить, почему победоносные доселе войны Хмельницкого завершились на сей раз ужасающим поражением под Беристечком. Внутренняя глухая вражда наложила печать вялости и неуверенности на все действия гетмана, вследствие чего он не воспользовался удачным случаем разбить королевское войско еще до прибытия его на поле сражения.
Самым распространенным объяснением неудачи Русских в сражении под Берестечком является пресловутая измена хана, поспешно покинувшего поле сражения и последовавшее за этим исчезновение самого Хмельницкого. Оставление вождем своего поста в такой момент безусловно не могло не отразиться на духе войска, но все же катастрофы оно могло бы избегнуть, не будь той внутренней язвы, о которой говорилось.
Берестечская трагедия окончательно разделила Украину на две части. На одной стороне стояло поспольство, мещанство, т.е. весь народ, вся многомиллионная толща, на другой - горсть казаков, еще меньшая по численности горсть шляхетства, не успевшая отпасть от православия и народности и, наконец, духовенство, по крайней мере высшее. По сути дела, для сохранения зависимости Малороссии от Польши Хмельницкий делал больше, чем сами поляки. Вот почему глубокой неправдой и попранием всех исторических фактов является распространенное в украинской литературе утверждение, будто в течение шести лет при Хмельницком. Украина представляла самостоятельное, «незалежное» государство. Что касается Москвы, то при всей недобросовестности и лживости украинских сепаратистов, вряд ли найдется из них хоть один, способный утверждать, будто Москва имела в то время какие-то виды на Малороссию. В принципе она всегда считала Южную Русь частью общей Русской земли и стремилась к объединению с нею, но ко времени Хмельницкого идеи о насильственном ее захвате не существовало. У Москвы для этого просто не хватило бы сил и, как увидим, там трижды подумали бы прежде, чем согласиться на просьбу Хмельницкого о принятии Малороссии в подданство. Никто извне не мог помешать учредиться новому государству и если оно не учредилось, то виною тому оно само же. Не на Переяславской Раде 1654 г. погибла украинская независимость; она погублена под Пилявой, под Замостьем, под Зборовом, под Берестечком, под Белой Церковью, под Батогом. Об этих черных предательствах не говорит ни один современный сепаратист, тогда как за Переяславскую Раду, за присоединение к Москве поедом едят Богдана все поколения украинофилов.
Как только народ изверился в гетмане и в казаках, поспольство решило устраивать свою судьбу независимо от общего «руха». Целыми селениями и поветами снималось оно с насиженных мест и устремлялось в Московское Государство. Так начала расти слободская Украина в районе Путивля, Рыльска, Белгорода, Харькова. Все эти места заселялись выходцами из польской Украины. Народ стихийно нашел выход из создавшегося политического тупика. К Московскому Государству, к Великой Руси, к единокровным и единоверным братьям!
У украинских историков самым распространенным объяснением того, почему Хмельницкий обратился к Москве с просьбой о подданстве, является следующее: гетман-де под конец убедился в невозможности Малороссии одной удержаться среди могущественных соседей и поэтому счел за благо отдаться в протекцию государя московского. Мы видели, что это не так. К тому же в сражении под Батогом малороссы взяли блестящий реванш за берестечскую неудачу и совершенно истребили польскую армию под начальством Калиновского. Не внешняя опасность, а внутренние противоречия были тому причиной. Не Малороссия не могла удержаться в окружении соседних стран, а казачество с гетманом не могло удержаться в самой Малороссии, не утвердив эту страну в чьем-то подданстве. С Речью Посполитой, этой мечтой казачества пришлось распрощаться из-за невозможности примирить польских панов с Русскими мужиками, но оставить Малороссию независимой значило распрощаться со всякими планами на господство. В независимой Малороссии все мужики стали бы казаками и тем самым упразднили бы казачество, как привилегированное сословие. Оказачивание мужиков означало омужичивание казачества, тогда как это последнее не только не хотело подобной эволюции, но лелеяло мечту о панстве. Независимая Малороссия была бы для него самым неприятным явлением. Ему нужно было отдать страну в чье-то иноземное подданство, но в такое, при котором все его «права» и привилегии, как избранного сословия, сохранялись бы и обеспечивались. И надо сразу сказать, что Московская протекция меньше всего прельщала казачью верхушку, она с большими симпатиями посматривала в сторону Турции, но народ, с мнением которого казаки не могли не считаться, конечно, и слышать не хотел о турках. В нем пробудилось естественное природное тяготение к Руси, выразившееся в твердом намерении перейти всем скопом на московскую территорию, если Украина не будет приведена под царскую руку. Богдан при всем антинародном характере своей политики был человеком трезвым, не терявшим чувства реальности. Всякий раз, когда его планы приводили к острому столкновению с народом, он не порывал с ним, ибо в народе была вся его сила, но путем искусного лавирования удерживался у руководства движением. То же произошло и в данном случае. Не любя Москвы и не желая соединения с нею, он, тем не менее, шел на это, отлично зная, что этого хочет народ и что всякий другой шаг вызовет опасную реакцию в поспольстве. Вот почему, когда собралась рада в Тарнополе, где, кроме казаков, присутствовала большая толпа простого народа и где Хмельницкий выслушал немало упреков за свои сношения с Турцией, ему ничего не оставалось, как самому предложить отдаться под руку Москвы. На этой же раде значительная часть казачьей аристократии во главе с Богуном отнеслась явно отрицательно к слиянию с Великороссией, но Хмельницкому было ясно, что эта группа абсолютно невесома в сравнении с массой народа.
В 1653 году был созван по этому поводу специальный Земский Собор, которому и доложили о всех жертвах, могущих потребоваться от России в случае, если Собор склонится в пользу присоединения Малороссии. 1 октября 1653 г. последовало решение представителей всей земли, «чтоб великий государь царь и великий князь Алексей Михайлович всея Руси изволил того гетмана Богдана Хмельницкого и все войско запорожское с городами их и землями принять под свою государскую руку».
Москва пришла не договариваться с Украиной, а принимать ее в свое подданство и вся церемония в Переяславле 8 января 1654 года сводилась именно к этому. Когда под напором простого люда совершилось присоединение и когда казачьи главари принесли присягу государю, выяснилось, что многие из них не желают оставаться верными оной присяге. Произошло это так быстро, что невольно возникает вопрос - зачем им было нужно вообще присягать? Во главе нарушивших клятву оказались такие видные люди, как Богун и Серко. Серко ушел в Запорожье и, сделавшись кошевым атаманом, начал там историю своих боевых подвигов. Богун-Уманский, полковник и герой хмельничины, слагая присягу, увлек за собой все Побужье. Остальная старшина хоть и не решалась на открытую измену, но с трудом скрывала недовольство своим новым подданством.
С упразднением гетманства, с разгоном Сечи, казачья анархия притихла, но идеология незадачливого "лыцарства" продолжала жить, проникая в литературу, в публицистику, передавалась в виде устных легенд и преданий. На ней воспитывались все поколения сепаратистов вплоть до нынешнего.
Будем однако верить, что современные духовные потомки Богуна, Серко, Тетери, Дорошенко окажутся не более счастливыми, чем их предки в своем стремлении разорвать единый Русский народ. Их ложь не в силах будет разрушить глубокой правды, лежащей в основе этого единства".
|
Вход
Регистрация
FAQ
Поиск
