Цитата:
Глава Церкви! Но позвольте спросить, хоть во имя здравого смысла,
какой же именно Церкви? Неужели Церкви православной, которой мы составляем
только часть? В таком случае, император российский был бы главою Церквей,
управляемых патриархами. Церкви, управляемой греческим Синодом, и
православных Церквей в пределах Австрии? Такой нелепости не допустит,
конечно, и самое крайнее невежество. Или не глава ли он одной русской
Церкви? Но русская Церковь не образует по себе особой Церкви: она не более
как одна из епархий Церкви вселенской. Стало быть, надобно предположить,
что императору присвоивается титул собственно епархиального главы,
подчиненного юрисдикции общецерковных соборов. Тут нет середины. Кто
непременно хочет навязать нам в лице нашего государя видимого главу Церкви,
тому предстоит неизбежный выбор между двумя нелепостями.
Светский глава Церкви! Но этот глава имеет ли права священства? Имеет
ли он притязание, не говорю уже на непогрешимость (хотя она-то и составляет
отличительный признак главенства в Церкви), но хотя бы на какой-нибудь
авторитет в вопросах вероучения? По крайней мере, имеет ли право решать, в
силу присвоенной его сану привилегии, вопросы общецерковного благочиния?
Если ни на один из этих вопросов нельзя дать утвердительного ответа, то
остается лишь подивиться полному отсутствию рассудительности, при котором
только и могла явиться у писателя смелость бросить в нас обвинение столь
неосновательное, и всеобщему невежеству, пропустившему это обвинение, не
подвергнув его заслуженному осмеянию. Конечно, во всей Российской империи
не найдется купца, мещанина или крестьянина, который, услышав подобное
суждение о нашей Церкви, не принял бы его за злую насмешку.
Правда, выражение глава местной Церкви употреблялось в законах
империи; но отнюдь не в том смысле, какой присвоивается ему в других
землях; и в этом случае разница так существенна, что непозволительно
обращать это выражение в орудие против нас, не попытавшись, по крайней
мере, понять предварительно его значение. Этого требует справедливость и
добросовестность.
Когда, после многих крушений и бедствий, русский народ общим советом
избрал Михаила Романова своим наследственным государем (таково высокое
происхождение императорской власти в России), народ вручил своему
избраннику всю власть, какою облечен был сам, во всех ее видах. В силу
избрания, государь стал главою народа в делах церковных, так же как и в
делах гражданского управления; повторяю: главою народа в делах церковных и,
в этом смысле, главою местной Церкви, но единственно в этом смысле. Народ
не передавал и не мог передать своему государю таких прав, каких не имел
сам, а едва ли кто-либо предположит, чтоб русский народ когда-нибудь
почитал себя призванным править Церковью. Он имел изначала, как и все
народы, образующие православную Церковь, голос в избрании своих епископов,
и этот свой голос он мог передать своему представителю. Он имел право или,
точнее, обязанность блюсти, чтобы решения его пастырей и их соборов
приводились в исполнение; это право он мог доверить своему избраннику и его
преемникам (6). Он имел право отстаивать свою веру против всякого
неприязненного или насильственного на нее нападения; это право он также мог
передать своему государю. Но народ не имел никакой власти в вопросах
совести, общецерковного благочиния, вероучения, церковного управления, а
потому не мог и передать такой власти своему царю. Это вполне
засвидетельствовано всеми последующими событиями. Низложен был патриарх
(7); но это совершилось не по воле государя, а по суду восточных патриархов
и отечественных епископов. Позднее на место патриаршества учрежден был
Синод; и эта перемена введена была не властью государя, а теми же
восточными епископами (8), которыми с согласия светской власти
патриаршество было в России установлено. Эти факты достаточно показывают,
что титул главы Церкви означает народоначальника в делах церковных; другого
смысла он в действительности не имеет и иметь не может; а как только
признан этот смысл, так обращаются в ничто все обвинения, основанные на
двусмыслии.
Но не подслужится ли нашим обвинителям история Византии уликами,
которых не дает им история русская? Не вздумают ли они потребовать от
Византии оправдания придаваемого ими императору титула главы Церкви в самом
широком значении этого слова? В самом деле, не передала ли нам Византия
вместе с государственным гербом своим и с императорским титулом и верование
в светского главу Церкви (9)? Не предположить ли за один раз, что это
верование подкрепляется указанием на того из Палеологов, которого отчаяние
и желание купить помощь от Запада ввергли в отступничество(10)? Или на
исаврийцев, которые своими подвигами восстановили военную славу империи, но
вовлечены были в ересь своею худо направленною ревностью и слепою
самоуверенностью (за что, конечно, протестантские историки нашего времени
не упустили их похвалить) (11)? Или на Ираклия, который спас государство,
но открыто защищал монофелизм (12)? Или, наконец, на самого сына
Константинова, того Констанция, чья железная рука смяла папу Либерия и сама
сокрушилась о святую неустрашимость епископа Александрийского (13)? От
Византии заимствовали бы мы учение, в силу которого следовало бы призвать
главами Церкви всех этих царей-еретиков, царей-отступников, и еще многих
других царей, которых патриархи отлучали за нарушение правил церковного
благочиния! На обращенный к ней вопрос о мнимом главенстве история
Восточной Империи отвечает еще яснее, чем русская, и ответ ее таков, что
нам нет причины отрицать преемство византийской мысли. Мы думаем и теперь,
так же как и греки, что государь, будучи главою народа во многих делах,
касающихся Церкви, имеет право, так же как и все его подданные, на свободу
совести в своей вере и на свободу человеческого разума; но мы не считаем
его за прорицателя, движимого незримою силою, каким представляют себе
латиняне епископа Римского. Мы думаем, что, будучи свободен, государь, как
и всякий человек, может впасть в заблуждение и что если бы, чего не дай
Бог, подобное несчастие случилось, несмотря на постоянные молитвы сынов
Церкви, то и тогда император не утратил бы ни одного из прав своих на
послушание своих подданных в делах мирских; а Церковь не понесла бы
никакого ущерба в своем величии и в своей полноте: ибо никогда не изменит
ей истинный и единственный ее Глава. В предположенном случае одним
христианином стало бы меньше в ее лоне - и только.
Другого толкования Церковь не допускает; но смолкнет ли перед ним
клевета? Опасаюсь, что нет. Повторение клеветы представляет своего рода
выгоды, и, чтобы не лишиться их, недоброжелательство, пожалуй, напустит на
себя притворное невежество, вдобавок к действительному (а в иных случаях,
нет недостатка и в последнем). Оно, пожалуй, возразит нам императорскою
подписью, прилагаемою к постановлениям Синода, как будто бы право
обнародования законов и приведения их в исполнение было тождественно с
властью законодательною. Оно возразит нам еще влиянием государя на
назначение епископов и членов Синода, заменившего патриаршество, как будто
бы в древности избрание епископов, не исключая и римских, не зависело от
светской власти (народа или государя), и как будто бы, наконец, и в
настоящее время, во многих странах римского исповедания такая зависимость
не встречалась довольно часто*. Трудно угадать, какие еще отводы может
изобрести злонамеренность и недобросовестность; но после сказанного мною
люди совестливые (к числу которых, я в этом уверен, принадлежит и г.
Лоранси) не позволят себе повторять обвинение, лишенное всякого основания и
смешное в глазах всякого человека беспристрастного и просвещенного.
* Я говорю только о принципе, притом - с точки зрения Церкви, а не о
применении, которое, как и все на свете, может быть во многих случаях
недостаточно или не чуждо злоупотреблений.
http://az.lib.ru/h/homjakow_a_s/text_0090.shtml
Вход
Регистрация
FAQ
Поиск
