вернемся к обсуждению вопроса о том, что евреи, дескать, отвыкли от работы. Имеется в виду любая работа, а не только сельское хозяйство. Ведь где бы евреи ни жили, они не оставляют после себя культурных слоев. Когда археологи делают раскопки, они слой за слоем поднимают материальные свидетельства культурной деятельности живших в данном месте людей: осколки керамики и стекла, остатки тканей и кож, литые и кузнечные изделия. Но можно копать в гетто Испании или Голландии, в Варшаве или Минске хоть до центра Земли, и никаких культурных слоев от евреев обнаружено не будет. Среди них никогда не было ремесленников: не было еврейских гончаров и стеклодувов, кузнецов и литейщиков, ткачей или столяров. А это наводит на раздумья: а за счет чего они жили? Речь идет не о банкирах и ростовщиках: здесь все понятно. А за счет чего жили миллионы еврейского плебса? Не пахали, не ковали, не ткали – чем питались? Даже если плохо питались, то за счет чего или кого?



О ЕВРЕЙСКИХ ЗАНЯТИЯХ


Это не тайна, масса очевидцев описывает источник существования евреев вполне определенно – евреи в стране пребывания втискивались между производителями: навязывали себя в качестве торговых посредников между ремесленниками и крестьянами. Они всегда образовывали и составляли паразитический класс. Сегодня апологеты сионизма это яростно отрицают. Вальтер Лакер в своей монографии пишет: «Отдельные обвинения, предъявлявшиеся евреям, – такие, как массовая эксплуатация, – были смехотворны: в подавляющем большинстве евреи не имели ни гроша за душой. Евреи из Могилева, составлявшие 94% всего городского населения, не могли бы зарабатывать средства к жизни, эксплуатируя оставшиеся 6% населения города».


Лакеру – прежде чем это писать – следовало бы задуматься: если евреи ничего не производили и не имели гроша за душой, почему они не умерли с голоду? И при чем здесь «население города»?Да, в Могилеве 94% были евреями, но ведь 100% крестьян в округе были русскими и поляками, кузнецы Тулы и Новой Гуты на 100% были русскими и поляками, ткачи Лодзи и Иванова были поляками и русскими на те же 100%. Если уж быть точным, то в Могилевской губернии на 1911 г. проживали: русских – 86,1%, поляков – 1,3%, евреев – 12,1%. И евреи скупали дешевле у одних и продавали дороже другим. На это и жили. Бедно, мерзко, но отказываться от этой, по сути паразитической жизни не собирались. Причем ни о какой честности в этом посредничестве и говорить не приходится. ПисательВсеволод Владимирович Крестовский служил в уланском полку в конце XIX в. на западе России – в Белоруссии и Польше – и прекрасно описал манеры еврейских «услуг». Простите за длинную цитату из очерка «Базарный день в Свислочи».


«Каждый воскресный день в Свислочи с раннего утра подымается особенное движение. Жидки торопятся выслать своих „агэнтов“ на все выезды и ближайшие перекрестки дорог, ведущих к местечку. Это в некотором роде сторожевые посты „гандлового люду“. Но зачем такие посты нужны свислочскому люду гандловому? Нужны они затем, чтобы перенимать на дороге крестьян, доставляющих на базар свои сельские продукты. Везет себе белоголовый хлоп на своем возу „каранкову“, а то и целую „корцову“ бочку „оброку“ или „збожа“ и уже рассчитывает в уме своем предстоящие ему барыши, как вдруг на последнем перекрестке налетает на него с разных сторон ватага еврейских „агэнтов“. Хлоп моментально оглушен, озадачен и закидан десятками вопросов, летящих вперебой один другому: „А что везешь? А что продаешь? А сколько каранков? А чи запродал вже кому? А чи не запродал?“ Хлоп не знает, кому и что отвечать, а жидки между тем виснут к нему на задок, карабкаются на воз, лезут с боков и с переду, останавливают под уздцы лошаденку, тормошат ошалелого хлопа, запускают руки в овес или в жито, пробуют, смакуют, рассматривают, пересыпают с ладони на ладонь и при этом хают – непременно, во что бы то ни стало, хают рассматриваемый товар, а другие – кто половчее: да поувертливее – насильно суют хлопу в руку, в карман или за пазуху сермяжки кое-какие деньжонки, и не столько денег, сколько запросил хлоп, а сколько самим вздумалось по собственной своей оценке, которая, конечно, всегда клонится к явному ущербу хлопа, и если этот последний не окажет энергичного сопротивления с помощью своего громкого горла, горячего кнута и здоровых кулаков, то та партия жидкое, которой удалось, помимо остальных агентов, всунуть в руку продавца сколько-нибудь деньжонок, решительно овладевает и хлопом, и его збожем, и его возом.


…Составляется обычная стратегема следующего рода: прежде всего жидки торопятся сбросить на землю мешки с овсом или житом, лишь бы только скорей с возу, долой, дабы потом иметь ясное доказательство, что товар уже продан, на тот случай, если бы несговорчивый хлоп вздумал упираться и если бы какими-нибудь (впрочем, весьма трудными) судьбами удалось ему прибегнуть к помощи властей или постороннего люда. Последние случаи весьма редки, но прозорливый еврейчик всегда уж ради собственного спокойствия постарается оградить и обезопасить себя и свое дело со всех возможных сторон… Пока одни меряют, пересыпают да отсыпают, другие стараются разными приятными разговорами и расспросами отвлечь внимание хлопа от совершаемого дела, и этот маневр всегда почти удается им как нельзя лучше. Зерно умышленно просыпается из меры на землю и спешно подметается метлами в какой-нибудь укромный уголок, ибо просыпка этого рода в общий счет не идет, хотя, в конце концов, и составит собою несколько лишних гарнцев, дающих возможность к лишнему гешефту.

…Но вот перемерка да пересыпка окончена, оброк спешно убран в еврейские амбары, и хлоп, ощущая ничтожность насильно всунутого ему задатка, начинает требовать окончательного расчета; но евреи с крайним удивлением ответствуют, что деньги-де уже получены им сполна, что никаких более расчетов нет и что надо, дескать, Бога не бояться, требуя с них вторично уже полученную плату. При этом для окончательного ублагодушенья хлопа ему иногда подносится еще один келих водки; а буде хлоп упирается – то расправа с ним коротка: ворота настежь, оглобли поворочены и – в шею! Озадаченный, раздосадованный, разочарованный и огорченный хлоп посмотрит жалостно на доставшиеся ему скудные гроши, перекинет их раздумчиво с ладони на ладонь, почешет за спиною и, сообразив, что на такую ничтожную сумму не приобретешь ничего путного для своего хозяйства, махнет рукой и повернет до корчмы, где и спустит до конца всю свою злосчастную выручку».

Крестовский попрекает королевскую власть суверенной Польши, которая впустила в страну евреев:

«В равной же мере правительственная власть покровительствовала и евреям, которые после германских гонений, обретя здесь в некотором роде новую Палестину, переселялись в нее целыми тучами и, наконец, как саранча, покрыли собою весь громадный край. С захватом всей торговли и промышленности в еврейские руки рынки весьма скоро потеряли то благотворное значение для общества, какое они всегда имеют в государствах, органически и правильно развивающих из себя свои экономические силы и не подверженных таким паразитным, чужеродным наростам, каким в старой Польше было еврейство. Базарные площади облепились со всех сторон гостеприимными шинками, куда евреи всячески заманивали крестьян, приезжавших на торг, и где слабодушный хлоп нередко пропивал последнюю копейку, как и ныне пропивает ее. Базары сделались благодаря шинкам да корчмам притонами разгула, пьянства и нравственного растления.

Благосостояние крестьян чахло, гибло и пришло, наконец, к тому, что в настоящее время, когда крестьянин стал свободным землевладельцем, земля его, принадлежащая ему de jure, на самом-то деле принадлежит корчмарю-еврею, ибо нет почти такого крестьянина, который не состоял бы в неоплатном и вечном долгу этому корчмарю своей деревни. Евреи веками высасывали крестьянские пот и кровь, веками обогащались за счет хлопского труда и хозяйства. Такой порядок вещей давно уже породил в высшей степени напряжение, ненормальное состояние, продолжающееся и по сей день и отразившееся инерцией и вредом на все классы производителей. Довольно будет, если мы для более наглядного примера скажем, что в 1817 г. на 655 ярмарочных и торговых мест одной лишь Гродненской губернии было 14000 шинков и корчм, содержимых исключительно евреями, стало быть, более чем по 12 на каждое место! Четырнадцать тысяч кабаков в области, которая имеет всего лишь около 6000 разного рода поселений – местечек, деревень, усадеб, фольварков и т. п.!»

А теперь, используя очерк Крестовского, рассмотрим, чем заканчивается для русских и польских мастеровых подобная скупка евреями сельхозпродуктов у русских и польских крестьян. Крестовский об этом пишет, рисуя жизнь базара:

«Но более всего, по всевозможным направлениям, во все концы и во все стороны снуют и шныряют жиды, жиденята, и все куда-то и зачем-то торопятся, все хлопочут, ругаются, галдят и вообще высказывают самую юркую, лихорадочную деятельность. Они стараются теперь перекупить все то, чего не удалось им захватить в свои руки с бою на аванпостах. Но главные усилия братий израилевых направлены на дрова, на хлеб зерновой, на сено, т. е. на такие все предметы, на которые, в случае большого захвата оных в еврейские руки, можно будет тотчас же повысить цену по собственному своему произволу».

То, что Могилев и другие города на 94% состояли из евреев, означает, что всю торговлю они монопольно взяли в руки, ведь город – это место обмена товарами между промышленностью и сельским хозяйством. Следовательно, они по монопольно низким ценам скупали сельхозпродукты и промышленные товары и по монопольно высоким – продавали их. Заодно они скупали и местное царское начальство, которое должно было бы прекратить этот еврейский произвол. Надо ли удивляться, что, когда численность еврейского населения превысила 5 млн, человек (в 1897 г. – 5 215 800 человек), трудящийся люд Польши, Литвы, Белоруссии и Украины уже не способен был прокормить, кроме своих помещиков и царя, еще и такую прорву паразитов. Были и погромы.

«Еврейская газета» удивляется, что Александра II убили тогда еще полностью русские народовольцы, а громить стали евреев. Она бы еще больше удивилась, узнав, что те русские народовольцы одобрили эти погромы, заявив:«Народ громит евреев вовсе не как евреев, а как жидов, эксплуататоров народа». Учитывая такую позицию народовольцев, царское правительство при подавлении «еврейских погромов» убило 19 христиан, защищая жидов, которых оно считало евреями. Потом, когда народовольцы превратились в партию эсеров с еврейским ЦК, они погромы уже не одобряли…

«Еврейская газета» уверена, что евреи не занимались сельским хозяйством потому, что боялись еврейских погромов. В этом выводе причина нагло подменена следствием. Занимались бы евреи, как все остальные народы, производительным трудом, не было бы и погромов. Кроме того, мало кого в мире так громили, как русских. И монголы, и татары, и тевтонцы, и «несть им числа» на протяжении веков разоряли Россию, уводя земледельцев в полон. И ничего – хлеб сеять не разучились.

http://martinis09.livejournal.com/60...9281#t31919281
__________________

Итак, вот отрывок из третьего тома этого капитального труда, повествующего об иудаизме: ветхозаветном и талмудическом:
«…Поскольку Тора [Пятикнижие Моисеево] забыло указать возраст, с которого женщина готова к замужетву, сладострастие ее приверженцев воспользовалось этим недостатком и позволило себе брать для супружеской жизни – настоящей, а не фиктивной – ДЕВОЧЕК УЖЕ ОТ ТРЕХ ЛЕТ.
Поскольку известные мне учебники закона Моисея, насквозь пропитанные апологетизмом, обходят вниманием этот позорный факт, я подаю (в сносках) соотвествующие тексты Мишны в кратком переводе».

А вот и сама эта подборка выдержек из Мишны, которые Ф.Ф. Зелинский, из естественного чувства стыда, давал в своей вышедшей на польском зыке книге на латыни:
«Имеем классическое место [Tos. Ndd. II. 6] “Три рода женщин пользуются при соитии mucho, который, говорят, был разновидностью тонкого полотна: а именно minorennes [несовершеннолетние], беременные и кормящие (да, даже беременные, чтобы не зачать снова, так как раввины полагают, что это может получиться, из-за незнания физиологии). Minorennes [делает это] для того, чтобы не погибнуть из-за зачатого плода. А кого называют minorennes? С первого дня одиннадцатилетия до первого дня двенадцатилетия. А ЕЖЕЛИ ОНА МЕНЬШЕ ЭТОГО ВОЗРАСТА (или даже старше), ТО ПЕРЕНОСИТ СОИТИЕ, ПО ОБЫЧАЮ, без страха. Так [свидетельствует] Meir, так же и мудрые: когда эта, так же как и та (то есть одиннадцатилетняя), вступает в соитие, то Господь является стражем ее чрева, как написано в Псалтири [114, 6]: ХРАНИТ ГОСПОДЬ МАЛОЛЕТНИХ [в Синодальном переводе – ‘простодушных’] ”.
Пропускаю здесь святотатственное злоупотребление псалмами для защиты отвратительной похоти; дело же сводится к тому, что ОДИННАДЦАТИЛЕТНИЕ могут забеременеть даже и по законам природы, однако с большой опасностью для жизни, и для предотвращения этой опасности сердобольный раввин Меир советует пользоваться этими muchi с целью контрацепции, против желания этих “мудрецов”, которым совершенно все равно, выживет ли эта девчушка или погибнет, лишь бы похоть насилующего не претерпела бы никакого ущерба; а поскольку те, кто МЛАДШЕ ОДИННАДЦАТИ ЛЕТ, не могут зачать, они считались пригодными для соития без mucho.
А эти самые “мудрецы”, согласно Мишне [Ndd. V. 7], сравнивая известный орган женщины со смоквой, делят девичьи возраста на три части: pagam, то есть почка (младенцы); bochal или незрелая смоква (до полового созревания); и zamel, зрелая смоква – девушки.
Фузиус в Мишне наставляет насчет этой почки [Ndd. V. 4]: “девочка ТРЕХ ЛЕТ и одного дня от роду по обычаю (при участии жреца) освящается и деверь принимает ее в руки для сожительства, и в этом позорном супружестве она наподобие супруги, и (когда бывает Nidda, то используется менструальная кровь, а как это просиходит с ТРЕХЛЕТНИМИ, это среди раввинов содержится в тайне), расстелив, осверняют ее верхнюю и нижнюю одежду (это надо принимать мистическим образом, а не физическим). А если ее в супруги получил кто-то из близких родственников, который рассмаривается в Законе, то он должен быть наказан смертью, а сама она становится свободной. А ЕСЛИ ОНА МЕНЬШЕ ТРЕХ ЛЕТ – ТО КАК БУДТО КТО-ТО ПАЛЬЦЕМ ГЛАЗ ВЫКОЛОЛ” – то есть, если что вижу, на претерпевающего налагает горчайшую печать, а сам не ощущает никакого желания (ср.: Tos. II. 8). И вдобавок Ndd. XI: если девушка еще не в возрасте менструаций (почка или незрелая смоква), и она берется замуж, то шаммаиты приказывают дать ей четыре ночи. […]
Сюда же также относится следующее: “До тех пор, пока продажа малолетней дочери является для отца свободной (согласно Ex. XX. 7), никакая пеня не является большой для осквернителя” (говорят о 50 сиклях, которые осквернитель согласно Второзаконию [17, 26], должен отдать отцу [Chul. I. 7].
Мне кажется, люди охотно удовлетворяли свою похоть по отношению к девочкам, так как знали, что это для них будет безнаказанно (без последствий); что таковых было немало, показывает Berahita [Ndd. XIII b]: “прозелиты и те, кто развлекаются с младенцами, замедляют приход мессии”… Здесь “развлекаются” говорит об удовлетворении похоти…»

Свой научный экскурс на брачное еврейское ложе Ф.Ф. Зелинский завершает неутешительным выводом: «Во II в. по Р.Х. некоторые раввины (как об этом свидетельсвует Талмуд) хотели запретить выдачу замуж девочек младше 12 лет; отсюда видно, что в талмудические времена не получилось еще искоренить этот отвратительный обычай. Очевидно, он был искоренен лишь вместе с многоженством, что вполне понятно: кто может взять лишь одну жену, тому наужна хозяйка, а не ребенок.
Позорным является, в первую очередь, то, что Мишна говорит об этом садистском искалечивании и уничтожении девочек как о вопросе совершенно нормальном и естественном, спокойно включая его в свою нескромную систематизацию супружеской жизни; я считаю, что такой – достойный наказания – снисходительностью к этим не только неестественным, но и просто отвратительным половым извращениям иудаизм перечеркнул ту похвалу, которая ему принадлежала за запрет гомосексуализма.
Заслуживает внимания также и то, что апостолы нравственности по призванию отнюдь не считали себя обязанными показывать собственный пример; потому удивительно не то, что раввины позволяли себе половые излишества – кажется повсюду, – но что Талмуд говорит об этом без малейшего порицания, как о вещи совершенно невинной. “Удивительно, – говорит Вебер, – с какой простотой Талмуд рассказывает о выходках раввинов против нравственности, особенно против шестой заповеди, считая, очевидно, что они оправданы их положением”. Или также, позволю себе добавить, что их мораль – это маска, которую следует надевать перед язычниками, как это делает Филон, и которую в кругу своих можно спокойно отбросить. […]
Читатель сможет отметить, что я не пользовался свидетельствами – весьма многочисленными – авторов, неприязненно настроенных к иудеям, а лишь собственными свидетельствами последних, а кроме того, что я оставил вне поля зрения единичные факты, в которых нет недостатка ни в одном, ни в другом лагере. Моей целью отнюдь не является принижение иудаизма, а лишь опровержение провозглашаемого апологетами неверного мнения об исключительной нравственности иудейских общин в “неслыханно развращенном” языческом мiре».
Легко предвидеть возможные пути «оправдания» (ведь мы, кроме всего прочего, имеем дело еще и с народом-пропагандистом, и с народом-адвокатом): Палестина, мол, это юг, девочки созревают рано; да и когда это было, сейчас-то всё не так.
Судя по древним русским летописям, в языческие времена у нас тоже было несколько не так, как после принятия Православия, да еще и сейчас. Но мы еще в ту пору так и писали: «жили зверинским образом». Называли это «мерзостью» и «непотребством».
Ничего подобного от евреев по поводу всех этих их законов мы не слышали. http://sergey-v-fomin.livejournal.com/83667.html