|
Русское освободительное антибольшевицкое движение времен Второй мировой войны – акт духовного преемства и верность национальной традиции
Классический набор обвинений, который предъявляли РПЦЗ, практически всегда содержал один весьма примечательный "пунктик": "Вы за Гитлера молились". И хотя каких-либо "молений за Гитлера" Русская Зарубежная Церковь не практиковала, невозможно отрицать, что в данном конкретном случае дым, прямо скажем, не без огня.
Взаимоотношения священноначалия (и духовенства вообще) РПЦЗ с властями Третьего Рейха никогда не были особенно теплыми, оставаясь, в лучшем случае, неоднозначными. Но вот в чем практически весь епископат РПЦЗ был всегда прям и последователен, так это в поддержке тех русских национальных (монархических в частности) сил, которые пытались, при поддержке нацисткой Германии, бороться с большевизмом. И казачьи добровольческие части, и Русский корпус, и РОА неизменно получали благословение от духовных вождей Русской Зарубежной Церкви. И после разгрома гитлеровского Рейха эта позиция РПЦЗ не изменилась, став частью духовно-идеологического наследия Зарубежья.
О том, сколь глубока приверженность зарубежников подобной точке зрения, свидетельствует отзыв Синода РПЦЗ на книгу протоиерея Георгия Митрофанова.
При этом симпатии к русским коллаборационистам периода советско-германской войны 1941-45 гг. не являются, к настоящему моменту, отличительным признаком лишь чад РПЦЗ. Сейчас уже очевидно, что среди православных христиан подобные взгляды распространяются все шире. В связи с чем возникает необходимость дать хотя бы в первом приближении оценку: насколько такие воззрения согласуются с православно-христианской традицией, и имеют ли они какие-то корни в истории России и Русской Церкви?
Коллаборационисты, но не предатели?
Самим словом "коллаборационизм" мы обязаны маршалу Петэну, который, подписав мир с Германией, призвал французов "сотрудничать" с оккупантами. Но, разумеется, подобного рода сотрудничество не было чем-то новым для мировой истории. При этом упростить схему, сведя все только лишь к предательству – значит сильно упростить суть проблемы.
Война, которую можно назвать "обычной" – то есть вооруженный конфликт между двумя государствами, не имеющий элементов революции или гражданской войны, – дает достаточно одномерную систему координат. Здесь все более-менее понято. С одной стороны – родная вера (для христианина – и родная Церковь), свое государство, своя земля. Но все эти понятия смещаются, а то и переворачиваются с ног на голову, когда война между двумя государствами накладывается на тот или иной острый социальный и/или религиозный конфликт внутри общества.
Одним из самых ярких, если не самым ярким, примером такого рода является так называемая Великая французская революция. Чем сильнее раскручивался маховик революционного террора, тем менее однозначными становились такие понятия, как "Родина" и "патриотизм". С одной стороны, вот она – Франция. Столица – Париж, строй – республиканский, государственное вероисповедание – культ "Высшего Существа". Но для множества французов их Родиной, их Францией было нечто противоположное. Для них Родина – это и монархия, и католическая Церковь, и те многовековые традиции, которые Республика отбросила на помойку, как ненужный хлам. Именно за эту Родину они и поднялись на борьбу. И борьба эта была настолько упорной и бескомпромиссной, что в итоге вылилась в политику геноцида в отношении роялистской Вандеи, весьма качественно осуществленную республиканскими "адскими колоннами".
В борьбе за то, что в монархическом лагере понимали под словом Родина (монархия, католицизм, традиции культуры и государственности), роялистам пришлось прибегнуть к помощи союзников – то есть других европейских монархий. В том числе, призвать их двинуть свои армии против Французской Республики (что и было сделано). Это окончательно определило главные лозунги – и взаимные обвинения – противоборствующих сторон. Республиканцы взывали к "патриотизму" и обвиняли роялистов в том, что они "предатели", потворствующие внешнему врагу. Роялисты проклинали республиканцев – ниспровергателей тронов и алтарей, и рассматривали иностранную интервенцию в лучшем случае как братскую помощь, в худшем – как неизбежное зло.
При этом, разумеется, не стоит думать, что роялистские лидеры не отдавали себе отчета в том, что они вынуждены вступать в союз со своими злейшими врагами в недавнем прошлом. Вандейские повстанцы действовали в союзе с британцами – с теми самыми британцами, с которым совсем недавно еще велась война, в ходе которой обе стороны попортили друг другу немало крови. (В качестве примера можно указать на тот факт, что именно французская помощь сыграла во многом решающую роль в обретении североамериканскими колониями, будущими США, независимости.) Те люди, которые вчера были главными врагами, на кого смотрели через прицел, в одночасье превратились в "благодетелей". И было совершенно очевидно, что эти "доброжелатели" за свою помощь, в случае успеха роялистов, потребуют определенной, и явно не маленькой, компенсации. Но все возможные потери меркли в глазах добрых католиков и монархистов перед якобинским террором, приобретавшим все более отчетливые антихристианские формы.
Можно ли в этой ситуации на основании каких-то объективных критериев выделить тех, кто был "предателем", а кто – "истинным патриотом"? В отличие от "нормативной" войны двух государств (где обе стороны действуют в целом в одной и той же системе нравственных и формально-юридических координат), здесь таких критериев нет. Речь идет о противоборстве двух фундаментальных ценностных систем – и в этой борьбе, на определенном этапе, формально-территориальный патриотизм становится даже не вторичным. Соответственно, кардинально меняется отношение и к иностранной военной интервенции, которая может оказаться для одной из сторон желательной и нравственно оправданной.
В истории Руси и России такое случалось не раз. Более того: у истоков русского церковного сознания и русской национальной государственности стоят как раз коллаборационисты. Причем коллаборационисты убежденные и последовательные.
Святые коллаборационисты земли Русской
Как известно, по итогам чего-то вроде голосования "именем России" стал Александр Невский. И в данном случае, надо сказать, то ли народное мнение, то ли те люди, которые накручивали счетчики, действительно угадали. Св. Александр Невский – это фигура, безусловно, знаковая как для Русской Церкви, так и для Русской государственности. Именно его политический выбор определил приоритеты в развитии русского народа на сотни лет вперед, итогом коего стало формирование того общества, которое получило имя Святой Руси.
При этом, увы, как-то забывается, что одновременно св. Александр Невский был не только первым русским коллаборационистом, но и основателем целой коллаборационистской традиции, носителем которой на протяжении длительного времени была Москва – будущий Третий Рим.
Несложно представить себе, какой была Русь после монголо-татарского нашествия, и какому унижению подвергались русские люди. По праву победителя монголы брали себя все лучшее – от лучших ювелирных изделий до самых красивых женщин. И за все это нужно было их еще и на коленях благодарить. Монголо-татары не скрывали, что они хотят владеть приблизительно всем миром, а всем остальным уготовали роль если не рабов, то уж, по крайней мере, не равных себе.
И какова же в данном случае позиция св. Александра, прозванного Невским? Как и его отец, он признает власть азиатских завоевателей. Более того: идет на самое тесное с ними сотрудничество и даже становится побратимом сына ненавистного русским людям Батыя, хана Сартака. Александр Невский был лоялен монголо-татарам и выполнял все их основные требования – за что и получил великое княжение (оно вообще-то принадлежало его брату, но тот после неудачного восстания против Орды был вынужден бежать – и Александр воспользовался случаем).
И все это притом, что многие русские князья в тот период времени пытались сопротивляться монголо-татарам, кто своими силами, а кто с помощью римско-католического Запада. На этом фоне вся государственная деятельность св. Александра Невского – это чистейший образец коллаборационизма с захватчиками.
Восходящая к Александру московская ветвь Рюриковичей, в общем и целом, старалась держаться этого же курса. Особенно на коллаборационистском поприще прославился внук св. Александра Невского и сын св. Даниила Московского Иван Калита (прозванный "калитой", по официальной версии, за склонность раздавать милостыню, по менее официальной – за скаредность). Этот выдающийся князь активно участвовал в карательных набегах монголо-татар, и его можно, пожалуй, назвать духовным и идейным предшественником бригаденфюрера Каминского.
Политика лояльности по отношению к Орде (хотя и не без сбоев и не без оговорок) проводилась московскими Рюриковичами фактически вплоть до времен св. Димитрия Донского. То есть фундамент Русской государственности периода позднего Средневековья и начала Нового времени, политические основы того, что именуют Святой Русью, были заложены именно коллаборационистами. Многих из которых Русская Церковь (а за ней и Вселенская) прославила в лике святых.
В житиях, как и в уголовных делах – важен мотив
Как и в случае с Французской революцией, ситуация на Руси в XIII-XV вв. была многомерной. Стоял вопрос о том, что следует рассматривать в качестве первичной ценности: собственную религиозную (православную) идентичность или же государственный суверенитет. Заслуга всех русских святых коллаборационистов состояла как раз в том, что они, сознательно или не сознательно, под давлением обстоятельств или же вследствие своего свободного произволения, – но выбрали веру. Собственно, единственное преимущество монголо-татарского ига в сравнении с подчинением римо-католической Европе, состояло именно в сохранении православной идентичности (с этого времени неразрывно связанной с идентичностью национально-культурной). Во всех остальных отношениях – политическом, экономическом и техническом – это был скорее проигрышный вариант.
Церковь вполне логично оценила этот исторический выбор Александра Невского и его наследников как подвиг. Их можно было назвать предателями с "государственнических" позиций, но мотив этого "предательства" – сбережение Православия – был столь высоким, что покрывал все прочие обвинения. По крайней мере, так это выглядело в сознании христианского общества. Русь сумела выжить как православное государство, впоследствии заявившее о себе как о Третьем Риме – продолжателе традиций и наследнике православной Восточной Римской Империи. Если бы не святые коллаборационисты XIII-XIV вв., это едва ли могло стать реальностью.
При этом, однако, не стоит думать, что столь возвышенный мотив может исключать мотивы иные – вполне земные и довольно-таки эгоистические. Ведь поступки Александра Невского также можно трактовать различно. Можно утверждать, что он поставил веру выше государственной независимости. А можно сказать, что он защищал свой удел от шведов и тевтонов, и ради собственных феодальных выгод пошел на союз с Ордой. И т.д. , и т.п. И это будет правдой, которая, однако, не отменяет и вышеописанных высоких мотивов.
Нетрудно заметить, что события русской истории XX столетия дают немало параллелей с монголо-татарским игом (неслучайно в своих "Окаянных днях" Бунин сравнил революционную публику с "проклятыми монголами"). Война 1941-45 гг. вновь поставила перед русским человеком вопрос относительно того, что следует считать приоритетным. Веру? Национальную идентичность? Государственную независимость? Или, например, что-то вроде "классового интереса"?
На эти вопросы ответили так, как ответили. Но невозможно при этом не признать, что логика Русского Освободительного Движения 1941-45 гг. полностью вытекает из исторической русской традиции, восходящей к св. Александру Невскому. Выбор был вполне очевиден: с одной стороны, формально "своя", независимая большевицкая власть – но ценой этой независимости является искоренение Православия и постепенная утрата национальной идентичности. С другой – вражеская оккупация, в условиях которой, как думали многие представители Белой эмиграции, сберечь веру, культуру и традиции будет все же намного легче. В сущности, планы вождей Русского Освободительного Движения (РОД) предполагали повторение исторического опыта Александра Невского и его наследников: во-первых, удержать собственную религиозную и культурную идентичность, во-вторых – постепенно укрепиться и преодолеть иноземное завоевание.
Если в своих оценках Германии как союзника лидеры РОД могли и ошибаться (сейчас уже не проверишь – в истории нет сослагательного наклонения), то в оценках сталинского СССР они оказались, безусловно, правы. "Возрождение Церкви", на которое надеялись эмигрантские "оборонцы", Сталин стал сворачивать уже в 1945 г. Статистика, которую приводит М.В. Шкаровский, вполне однозначна: если в 1945 г. на территории СССР было 104 монастыря, то в 1946 г. – уже 101. До 1949 г. количество приходов растет, но потом начинает постепенно сокращаться (монастырей к тому времени осталось только 75). С 1948 г. вновь становятся достаточно обычными аресты духовенства (это не касалось, само собой, тех священнослужителей, которых осудили за "сотрудничество" с оккупантами). Все это, к тому же, безотносительно того факта, что все послабления касались лишь Московской патриархии и оплачивались ее полной покорностью безбожной власти.
СССР так и остался цитаделью безбожия. И в этих условиях обращение к идее коллаборационизма было естественно и… освящено историей Святой Руси, в основании которой лежала коллаборационистская политика Александра Невского и Ивана Калиты.
Потому так же естественно, что сейчас идеология РОД 1941-45 гг. воспринимается многими воцерковленными православными верующими, по крайней мере, сочувственно. И следует ожидать, что со временем количество таких людей только умножится. Ведь если коллаборационизм лежит в основе русской исторической государственности, то нет никаких оснований осуждать тех, кто прибегал, для защиты веры и своего народа, к этому инструменту впоследствии.
Этим можно возмущаться или восхищаться, но вне зависимости от всех эмоций это – объективная данность. Наша история. Наша традиция. Как говорится – "ничего личного".
Димитрий Саввин.
|
Вход
Регистрация
FAQ
Поиск
