Советский кинорежиссер Сергей Эйзенштейн вошел в историю мирового кинематографа как автор
нашумевших псевдоисторических блокбастеров 30-х годов. Ленты «Броненосец «Потемкин» со знаменитым, хотя и абсолютно высосанным из пальца эпизодом расстрела ликующих толп одесситов «безжалостными царскими карателями» (единодушно записанными восторженными фанатами из числа «прогрессивной» — понимай: левой — западной интеллигенции — например, Лионом Фейхтвангером — в «казаки»!) и детской колясочкой, катящейся вниз по Потемкинской лестнице. Другой «культовой» ленты — «Иван Грозный», в которой каждый гость на царской свадьбе осушает в одиночку братину, само название которой — «братская чаша»! — не говоря уже о размерах, яснее ясного говорит о том, что из нее пило много людей, передававших братину, отхлебнув из нее, из рук в руки; в которой царская тетка Евфросиния Старицкая дает хворой царице Анастасии пить из потира — церковной чаши для причастия (не забыв предварительно отравить ее содержимое) и т.д.
И, конечно, главного «шедевра» рижского оккультиста — фильма «Александр Невский» по сценарию П. Павленко, в котором режиссер умудрился не показать на «нашей» (то есть на «хорошей») стороне не только Владыку — новгородского архиепископа, являвшегося фактически главой правительства боярской республики на Волхове (князь в Новгороде с варяжских времен был не более чем наемным военным предводителем, которому боярская республика могла, чуть что не по ней, «указать путь от себя», а попросту говоря — выгнать за ворота!),
но и ни одного православного священника или монаха, ни одной православной иконы или воинской хоругви с ликом Пресвятой Богородицы, Всемилостивого Спаса или, скажем, Михаила Архангела (хотя общеизвестным боевым кличем новгородцев были слова: «Кто на Бога и Великий Новгород»!). Вместо Святых образов новгородские дружины481 у Эйзенштейна «осеняют» стяги с мужиком, лупящим дубиной льва (или барса), и какие-то «невиданные звери», чьи образы, вероятно, были навеяны резьбой по камню на стенах владимирских соборов.
Единственный «чернец» (непонятно — монах не монах?), фигурирующий на «нашей», русской стороне, показан предателем, разумеется, не ушедшим от справедливого народного суда (ни на каких других судей в Новгороде и Пскове, по фильму, и намека нет!). Даже святой благоверный князь Александр Ярославич, почему-то поселенный тт. Эйзенштейном и Павленко в совершенно пустой крестьянской избе (хотя и громадных размеров), не имеет в «красном углу» ни одной иконы и ни разу за весь фильм даже лба не перекрестит.
Зато на вражеской, «плохой», «не нашей» стороне режиссер с избытком сконцентрировал всевозможную христианскую символику! Тут тебе и церковный орган, и кресты самых разных размеров и форм, и папский легат, рассуждающий о «наместнике Иисуса Христа на земле». С каким восторгом показан разгром победоносными «воинствующими безбожниками» князя Александра полевого храма ливонских рыцарей и бегство христианского епископа со Святыми дарами под мышкой от волков! Христианство со всеми своими атрибутами совершенно недвусмысленно ассоциируется авторами фильма с чем-то глубоко враждебным Руси и русскому народу! Но это только одна сторона дела, антипатия к Кресту и Христианству, столь характерная для многих представителей советских творческих кругов ленинско-сталинской эпохи. Так, уже цитировавшаяся нами известная поэтесса Наталья Кончаловская писала в популярной детской книге «Наша древняя столица»:
В стороне заката солнца,
У балтийских берегов
Были крепости ливонцев,
Наших западных врагов.
За подъемными мостами
В замках прятались они.
Латы с черными крестами
Надевали в дни войны…
Был ливонский рыцарь страшен,
Занимался грабежом.
Плохо жилось предкам нашим
За ливонским рубежом…
Враг-то, видно, чародей,
Не похожий на людей…
Вот он встал, огнем объятый,
Весь закован в шлем и латы.
Уж не черт ли этот враг?
Не возьмешь его никак!
И так далее, в том же духе — и о ком! О рыцарях-крестоносцах, которых средневековые русские летописцы — в отличие от не к ночи будь помянутого Карла Маркса! — именовали отнюдь не «псами-рыцарями», а неизменно уважительно — «Божьими дворянами»!Но что до этого советским «мастерам культуры»?! Они ведь были вооружены единственным истинным марксистским мировоззрением, а сам Карл Маркс был «младогегельянцем» — последователем
Гегеля. А Гегель говаривал: «Если моя теория не соответствует фактам, тем хуже для фактов»!
Идеологический заказ требовал показать Христово воинство армией людоедов — и вот, по воле сценариста с режиссером, рыцари Креста разыгрывают в Пскове (в действительности отнюдь не взятом ими с боя, а добровольно открывшем им ворота — тем более что псковские ратники не раз участвовали в Крестовых походах немецких меченосцев против прибалтийских язычников!) некий «мини-холокост» — кидают в «огнь поядающий» христианских младенцев (хотя в действительности ничего подобного не было; наоборот, любимым развлечением как раз пруссов и других язычников-прибалтов было сожжение крестоносцев на кострах живьем, нередко вместе с их боевыми конями)! Раз враг — «не похожий на людей» и, может быть, даже «черт» — надо придать ему «чертячьи» атрибуты — например, рога на шлеме. И невдомек было незадачливому режиссеру, что не только тевтонским «Божьим дворянам», но и вообще рыцарям военно-монашеских орденов по уставу запрещалось носить на шлемах какие бы то ни было украшения — ни рога, ни крылья, ни человеческие руки, ни орлиные когти. Но мало того! На шлем предводителю «злых парней» — ливонскому магистру (хотя настоящий магистр в той войне не участвовал!) волею Сергея Эйзенштейна водрузили крайне замысловатое украшение — кроме «чертячьих» рогов, еще и увенчанную крестом королевскую корону (!), что уж совсем не вяжется с его монашеским (а не монаршим!) саном! В чем же причина этой очевидной несуразности?
Вероятнее всего, товарищу Эйзенштейну в ходе работы над историческим «антуражем» для фильма попалась на глаза репродукция достаточно широко известной миниатюры из так называемого «Апокалипсиса Тевтонского Ордена» конца ХIII — начала XIV века (хранящаяся и по сей день в Главной библиотеке Торунского Университета имени Николая Коперника в Польше). На этой миниатюре изображена схватка между полчищем Антихриста и воинством Небесного Царя — Иисуса Христа, грядущего, по слову Апостола, в Своем грозном Втором Пришествии — грядущего со славою судити живых и мертвых, Его же царствию не будет конца. Предводителем небесного воинства выступает рыцарь в багрянице поверх кольчатой брони, верхом на боевом коне, покрытом багряной попоной. Голова рыцаря покрыта горшковидным шлемом с багряным наметом, украшенном — точь-в-точь как шлем ливонского «магистра» в фильме «Александр Невский»! — парой бычьих рогов и увенчанной крестом царской короной! Кого имел в виду средневековый миниатюрист? Вне всякого сомнения, Того, о Ком святой Тайновидец Апостол Иоанн писал в своем Откровении и о Ком говорил святой Божий Пророк Даниил, предсказавший жестокое время гибели носителей разврата и нечестия и пришествие дней мира (гл. 11): «И восстанет в то время Михаил, Князь Великий, стоящий за сынов народа Твоего, и наступит время тяжкое, какого не бывало с тех пор, как существуют люди, до сего времени, но спасутся и в это время из народа Твоего все, которые будут найдены записанными в Книге (вечной жизни. — В.А.), Многие очистятся, убелятся и переплавлены будут в искушении, нечестивые же будут поступать нечестиво, и не уразумеет сего никто из нечестивых, а мудрые уразумеют». В христианской эсхатологической традиции этот Великий Князь Михаил издавна ассоциируется с Архангелом Михаилом, Архистратигом (Верховным Военачальником) Воинства Царя Небесного, низвергнувшего в начале земной истории в бездну Денницу-Люцифера и примкнувших к тому мятежных падших ангелов; архистратигу Михаилу же (чье имя означает: «Кто как Бог?») надлежит, по многочисленным пророчествам, в конце земной истории вновь ниспровергнуть в ад на время вырвавшегося оттуда Божиим попущением Древнего Змея, искусителя рода человеческого — того же Люцифера-Сатану — вместе с его земным приспешником Антихристом, получившим в христианской апокалиптике символическое наименование «Зверь из бездны». Образ Архангела Михаила, почитавшегося покровителем всех христианских воинств и воителей, как на Востоке, так и на Западе, украшал штандарты германских королей и владык «Священной Римской империи германской нации», начиная с Отгона I Великого, железной стеной оградившего христианскую Европу от набегов венгерских кочевников и норманнских язычников. Однако «царственный» багряный цвет одежд и конских попон предводителя христианской рати и следующих за ним воинов на миниатюре, равно как и осеняющий их багряный стяг с черным одноглавым орлом «Священной Римской империи», а самое главное — корона с крестом на шлеме, однозначно атрибутирующая владельца шлема как Короля (Царя), то есть как Христианского Монарха (а никак не рыцаря-монаха, хотя бы и возглавляющего военно-духовный орден!), заставляют вспомнить, наряду с «линией архистратига Михаила», еще одну, наложившуюся на нее легенду, возникшую в раннесредневековой Германии, раздираемой внутренними распрями, борьбой между императорами и римскими папами за инвеституру (то есть за право назначать в империи епископов), войнами с венгерскими и полабскими язычниками и множеством иных бедствий. Согласно этой легенде, император Фридрих I Барбаросса, усмиритель Италии, Польши и папы, перенесший из Миланского собора в Кёльн святые мощи трех евангельских царей-волхвов, прибывших в Вифлеем на поклонение Христу-младенцу (в действительности утонувший в горной речке Селифе во время Третьего Крестового похода), на самом деле не умер, а спит беспробудным сном со своими верными рыцарями в каком-то сокровенном месте под землей (чаще всего легенда помещала его подземное укрытие в недрах горы Киффгейзер в Тюрингии). Народная фантазия придала спящему императору Барбароссе (на образ которого позднее наложились многие черты его внучатого племянника Фридриха II Гогенштауфена, сумевшего — почти без единого взмаха меча! — вернуть христианскому миру Святой град Иерусалим, хотя проклятого за это римским папой, ибо совершил свой подвиг без папского благословения!) некоторые черты не совсем забытого, как видно, древнегерманского бога Вотана-Одина. Так, сидящие на плечах Барбароссы два его верных черных ворона (как мы знаем, воронов Вотана звали Хугин и Мунин) каждое утро вылетают из недр горы, за день облетают весь подлунный мир, а под вечер возвращаются в Киффгейзер и сообщают кайзеру все новости. Когда-нибудь настанет день, когда ворон сообщит Барбароссе, что в Иерусалиме процвела, наконец, засохшая смоковница, проклятая в свое время Христом Спасителем за то, что не принесла доброго плода. Тогда император восстанет ото сна, восстановит Римскую державу, вновь возглавит Крестовый поход, освободит Иерусалим и всю землю от неверных и сразится с Антихристом. В битву непосредственно вмешаются Божественные силы. После победы над Антихристом и силами зла император повесит свой меч и щит на процветшую смоковницу и вручит свою Вселенскую Державу — Рим — Богу, как своему Небесному Сеньору. Вот этого-то Прикровенного Кесаря — а вовсе не тевтонского магистра! — средневековый миниатюрист Тевтонского Ордена и изобразил облаченным в царскую багряницу Предводителем противостоящих Антихристу воинов Креста! Хотя, конечно, он не мог себе представить отсутствие в рядах христолюбивого воинства своих собратьев по Ордену. И потому изобразил на достаточно почетном месте — стремя в стремя с императором — единственного во всей христианской армии воина, украшенного эмблемами Тевтонского ордена Пресвятой Девы Марии — рыцаря в белом плаще с прямым черным тевтонским крестом и в горшковидном шлеме, на белом гребне и белом намете которого также красуются черные тевтонские кресты. Вот этого-то рыцаря Креста, учитывая тесную дружбу между внучатым племянником Барбароссы, владыкой Священной Римской империи, королем Германским, Сицилийским и Иерусалимским Фридрихом II Гогенштауфеном, и Верховным магистром Тевтонского ордена Германом фон Зальца, и безоговорочную поддержку, оказанную Фридриху II тевтонскими рыцарями в его Крестовом походе на Иерусалим, завершившемся коронацией Фридриха королем Иерусалимским, вполне можно атрибутировать как Верховного магистра Тевтонского (Немецкого) ордена! Но как раз у этого рыцаря-монаха, в полном соответствии с орденским Уставом, никаких рогов (а тем более корон!) на шлеме нет (да и быть не может)! Конечно, гребень с крестом, увенчивающий его шлем, тоже можно было бы, при желании, трактовать в качестве «нашлемного украшения», но орденский устав запрещал украшать шлемы прежде всего суетными мирскими и языческими изображениями, столь распространенными среди светских рыцарей-мирян482, и вряд ли запрещал украшать шлем (а в особенности — шлем главы военно-монашеского ордена, как бы воплощавшего в себе всю его христианско-рыцарскую сущность!) знаком Святого Креста, как символом Спасения и христианского упования.
Вот этого товарищ Эйзенштейн и его сценарист товарищ Павленко, судя по всему, не поняли или, может быть, не захотели понять. А, скорее всего, понять это им не позволили идеологические заказчики, желавшие видеть «злых парней» рогатыми, как бесы (тем более, что считали их предтечами своего главного врага — «бесноватого фюрера»).
А между тем представление о Крестовых походах, крестоносцах и духовно-рыцарских орденах как о чем-то исконно враждебном «славянству», в особенности же Руси и Православию, достаточно прочно укоренившееся в сознании не только оболваненных «сменовеховской» большевицкой пропагандой (военного и позднесталинского периода) жителей СССР, но и немалой части православных в нынешней России, было совершенно чуждо нашим предкам, являвшимся подлинно благочестивыми и верующими христианами — в отличие от иных нынешних «ревнителей православия» неосталинистского разлива (в огромном большинстве своем в эпоху «развитого социализма» и «руководящей роли КПСС» в Церковь Божию не ходивших, лба не крестивших, а, скорее всего, и в Бога-то толком не веровавших)483. В этой связи мы позволим себе привести несколько «вольных» цитат из статьи современного православного историософа Романа Бычкова «Последний Крестовый поход»484:
Достоподлинные православные христиане древних времен безо всяких колебаний знали, что всякий, именующий себя христианином, есть уже тем самым одновременно и крестоносец…
Так, древнерусский летописец XII века не усомнился признать немцев-католиков, ходивших в III Крестовый поход биться за освобождение Живоносного Гроба Господня, не «псами-рыцарями» (как Карл Маркс!), а «святыми мучениками, проливавшими кровь свою за Христа». В этой связи представляется нелишним полностью воспроизвести данный летописный фрагмент:
«В то же лето идее цесарь Немецкый (речь идет об Императоре Фридрихе I Барбароссе. — В.А.) со всею своею землею битися за Гроб Господень, проявил бо бяшеть ему Господь ангелом, веля ему ити. И пришедшим им и бьющимся крепко с богостудными тыми агаряны. Богу же тако попустившу гнев Свои на весь мiр… и преда место Своея иноплеменником. Сии же немци яко мученици святи прольяша кровь свою за Христа со цесари своими. О сих бо Господь Бог наш знамения прояви, аще кто от ним в брани от иноплеменных убъенм быша, и по трехднех телеса их невидимы из гроб ангелом Господним взята бывахуть (курсив здесь и далее наш. — В.А.). И прочии видяше се тосняхуться пострадати за Христа, о сих бо воля Господьня да сбысьться, и причте я ко избраньному Своему стаду в лик мученицкый («Киевская летопись», ПСРЛ, т. 2, СПб., 1908).Мало того!
На Православной Руси, в Воскресенском соборе воздвигнутого во второй половине XVII века Патриархом Московским и всея Руси Никоном Ново-Иерусалимского монастыря (являвшемся точной копией Храма Живоносного Святого Гроба Господня в «старом», палестинском Иерусалиме), находятся, между прочим, символические гробницы римско-католических правителей основанного западными крестоносцами в 1100 году по Р.Х. Иерусалимского королевства — «охранителя Святого Гроба» Готфрида Бульонского и его брата, первого «франкского»485 короля Иерусалима Балдуина Булонского. А ведь XVII век традиционно считается веком достаточно большой «отгороженности» Московской Руси от «еретического» Запада. Тем более полезно будет нам вчитаться в надгробные эпитафии этим двум крестоносным христианским государям — и увидеть, что крестоносные идеалы были по-прежнему близки православному народу Святой Руси. Эти эпитафии были переведены на русский язык знаменитым келарем Троице-Сергиева монастыря — иеромонахом Арсением Сухановым, составителем так называемого «Проскинитария» («Поклонника Святых мест»). Вышедший из-под пера Арсения труд (содержащий подробное, с обмерами, описание храма Гроба Господня в Иерусалиме) послужил руководством при сооружении Воскресенского собора в Ново-Иерусалимском монастыре при патриархе Никоне. Итак, вот описание Воскресенского собора:
«На плите справа от портала Предтеченской церкви читаем: на сем месте тамо гроб, о нем же пишет еще: Царь Болдвинов был второй Иуда Маккавеос, надежда и упование Отечеству, крепость церковная, красота Церкви и Отечеству. Его же вси боялись и вси дань давали: государь Египетский, мучитель Дамаску. Ох, увы мне. В том малом трилокутном гробе затворен есть». Слева от портала находилась плита со второй эпитафией. Вот ее текст: «Зде лежит славный Годефридус Булион, иже ту всю землю взял для веры, и душу его Бог покоит в мире. Аминь».
Примечания:
481 Для справки: ни о каком участии новгородского ополчения в Ледовом побоище ни Житие святого благоверного князя Александра Невского, ни древнерусские летописи вообще не упоминают. Князь Александр Ярославич победил противостоящее ему датско-немецко-эстонское войско исключительно силами своей собственной конной дружины и конной владимиро-суздальской дружины своего брата Андрея Ярославича (см. подробнее: Богданов А. Ледовое побоище. Ошибки и варианты // Рейтар. М., 2006. №26. С. 9).
482 Справедливости ради следует заметить, что и светские рыцари носили нашлемные украшения преимущественно на турнирах; это и понятно, ведь в настоящем бою, при нанесении ударов не в определенные, четко предписанные турнирными правилами, места, а куда попало, от этих нашлемных украшений в любом случае после первой же схватки ничего не осталось бы!
483 Не дерзаем помыслить, как булгаковский Воланд, что эти люди вообще могли не верить в Бога.
484 Бычков Р.В. Последний Крестовый поход // Царский Опричникъ. М., № 4-5 (16-17).
485 Жители Сирии и Палестины именовать западных крестоносцев «латинянами» (поскольку те, как и все католики, до недавнего времени молились на латинском языке, издавна принятом в Римско-католической церкви Запада) или, по старой памяти, «франками» (поскольку еще франкский король и «римский» император Запада Карл Великий считался «охранителем Гроба Господня в Иерусалиме»). Именно по этой причине современные рыцари Ордена Святого Гроба Господня по сей день возводят истоки своего ордена к Карлу Великому и Готфриду Бульонскому. 
Вход
Регистрация
FAQ
Поиск
