Ну что ж. Приступим.
1.Русы и славяне это не одно и тоже. В качестве примера можно привести свидетельство византийского императора, который описывая путь русов указывает название порогов на двух языках, славянском и русском.
"Константин Багрянородный и его названия порогов "по-русски" и "по-славянски":
[Да будет известно], что приходящие из внешней Росии[4] в Константинополь моноксилы (однодревки, - В.К.) являются[5] одни из Немогарда (Новгорода, - В.К.)[6], в котором сидел[7] Сфендослав[8], сын Ингора[9], архонта Росии[10], а другие из крепости Милиниски (Смоленск, - В.К.), из Телиуцы[12], Чернигоги" и из Вусеграда[14]. Итак, все они спускаются рекою Днепр[15] и сходятся в крепости Киоава[16], называемой Самватас[17]. Славяне же, их пактиоты (данники, - В.К.)[18], а именно: кривитеины (кривичи, -В.К.)[19], лендзанины[20] и прочие Славинии[21] - рубят в своих горах[22] моноксилы во время зимы и, снарядив их, с наступлением весны, когда растает лед, вводят в находящиеся по соседству водоемы. Так как эти [водоемы] впадают в реку Днепр, то и они из тамошних [мест] входят в эту самую реку и отправляются в Киову. Их вытаскивают для [оснастки] и продают росам. росы же, купив одни эти долбленки и разобрав свои старые моно-ксилы, переносят с тех на эти весла, уключины и прочее убранство... снаряжают их". И в июне месяце[24], двигаясь по реке Днепр, они спускаются в Витичеву[25], которая является крепостью-пактиотом росов, и, собравшись там в течение двух-трех дней, пока соединятся все моноксилы[26], тогда отправляются в путь и спускаются по названной реке Днепр[27]. Прежде всего они приходят к первому порогу28, нарекаемому Эссупи, что означает по-росски и по-славянски "Не спи"[29]. Порог [этот] столь же узок, как пространство циканистирия[30], а посередине его имеются обрывистые высокие скалы, торчащие наподобие островков. Поэтому набегающая и приливающая к ним вода, низвергаясь оттуда вниз, издает громкий страшный гул. Ввиду этого росы не осмеливаются проходить между скалами, но, причалив поблизости и высадив людей на сушу, а прочие вещи оставив в моноксилах, затем нагие, ощупывая своими ногами [дно, волокут их][31], чтобы не натолкнуться на какой-либо камень. Так они делают, одни у носа, другие посередине, а третьи у кормы, толкая[32] [ее] шестами, и с крайней осторожностью они минуют этот первый порог по изгибу у берега реки. Когда они пройдут этот первый порог, то снова, забрав с суши прочих, отплывают и приходят к другому порогу, называемому по-росски Улворси, а по-славянски Островуни прах (Островни праг, - В.К.), что значит "Островок порога"[33]. Он подобен первому, тяжек и трудно проходим. И вновь, высадив людей, они проводят моноксилы, как и прежде. Подобным же образом минуют они и третий порог, называемый Геландри, что по-славянски означает "Шум порога"[34], а затем так же - четвертый порог, огромный, нарекаемый по-росски Аифор, по-славянски же Неасит (Неясыть, - В.К.), так как в камнях порога гнездятся пеликаны[35]. Итак, у этого порога все причаливают к земле носами вперед, с ними выходят назначенные для несения стражи мужи и удаляются. Они неусыпно несут стражу из-за пачина китов[36]. А прочие, взяв вещи, которые были у них в моноксилах[37], проводят рабов[38] в цепях по суше на протяжении шести миль[39], пока не минуют порог. Затем также одни волоком, другие на плечах, переправив свои моноксилы по ею сторону порога, столкнув их в реку и внеся груз, входят сами и снова отплывают. Подступив же к пятому порогу, называемому по-росски Варуфорос, а по-славянски Вулнипрах (Вольный порог, - В.К.)[40], ибо он образует большую заводь[41], и переправив опять по излучинам реки свои моноксилы, как на первом и на втором пороге, они достигают шестого порога, называемого по-росски Леанди, а по-славянски Веручи, что означает "Кипение воды"[42], и преодолевают его подобным же образом. От него они отплывают к седьмому порогу, называемому по-росски Струкун, а по-славянски Напрези, что переводится как "Малый порог"[43]. Затем достигают так называемой переправы Крария[44], через которую переправляются херсониты, [идя] из Росии[45], и пачинакиты (печенеги, - В.К.)[46] на пути к Херсону[47]. Эта переправа имеет ширину ипподрома[48], а длину, с низа до того [места], где высовываются подводные скалы[49], - насколько пролетит стрела пустившего ее отсюда дотуда. Ввиду чего к этому месту спускаются пачинакиты и воюют против росов[50].
http://www.hrono.inf...kb_imp1.html#09 Далее. Вот описание Святослава, данное Львом Диаконом.
"Показался и Сфендослав, приплывший по реке на скифской ладье; он сидел на веслах и греб вместе с его приближенными, ничем не отличаясь от них. Вот какова была его наружность: умеренного роста, не слишком высокого и не очень низкого, с густыми бровями и светло-синими глазами, курносый, безбородый, с густыми, чрезмерно длинными волосами над верхней губой. Голова у него была совершенно голая, но с одной стороны её свисал клок волос — признак знатности рода; крепкий затылок, широкая грудь и все другие части тела вполне соразмерные, но выглядел он хмурым и суровым. В одно ухо у него была вдета золотая серьга; она была украшена карбункулом, обрамленным двумя жемчужинами. Одеяние его было белым и отличалось от одежды его приближённых только заметной чистотой»
Возникает вопрос. Что же это за славяне такие, что носят серьги в ухе, оселедец, без бороды и т.д. Можно ещё добавить свободный крой одежды. Далее, способ хозяйствования. Русы не сеют и не пашут, а занимаются воинским делом, чем славяне, которые тоже много воевали, отличаются от русов.
Таким образом сообщение о том, что делают русы в качестве жертвоприношения не только не имеет отношения к славянам славянам, но ещё само по себе ставится под сомнение своей достоверностью.
Вот пример.
Умерщвление детей, которое ни Лев, ни его информаторы не имели возможности наблюдать из-за темноты и расстояния, историк мог позаимствовать из трудов своего коллеги, Псево–Кесария, жившего в VI в. По крайней мере, именно его как параллель указывают издатели текста Истории Льва Диакона. Обратимся к указанному автору: «Как это получается, что славяне с удовольствием поедают женские груди, поскольку они полны молока, и разбивают о камни грудных детей, словно мышей? И как получается, с другой стороны, что фисониты, которые называются еще данувийцами, отказываются есть даже чистую пищу, разрешенную законом? Почему первые дерзки, анархичны и безначальны, почему для них обычное дело убить своего господина во время праздника или путешествия и почему они едят лисиц, диких кошек и кабанов, а подзывают друг друга, подражая волчьему вою? Почему с другой стороны, вторые (данувийцы) воздерживаются от кровожадности, а подчиняются и повинуются первому же, кто им встретится?» . И этот набор страшилок и просто глупостей предлагается воспринимать на веру как надежный источник сведений о славянских обычаях?! Лисиц едят, заедая женскими грудями, в перерывах между убийствами своих господ… Не к чести издателей Льва замечу, что Псево–Кесарий не связывает описанное им умерщвление детей с жертвоприношениями, так что данный пример отнюдь не подтверждает сообщение Дьякона, но наоборот, выдает с головой его происхождение. Ведь, и текст Псево-Кесария нисколько не оригинален, ибо имел «освященный авторитетом писания» прототип: «Блажен, кто воздаст тебе за то, что ты сделала нам! Блажен, кто возьмет и разобьет младенцев твоих о камень» (Пс. 137:9), «И младенцы их будут разбиты пред глазами их; домы их будут разграблены и жены их обесчещены» (Ис. 13:16). Ведь это самое обычное литературное клише, получившее распространение и в отечественных текстах: обличение против язычества — «разбивая младенца своя о камень» (Русанова, С. 66); «Сего ради покушахся написати всяк съуз сердца моего и разбих зле, аки древняя — младенца о камень» — «Того ради попытался я написать об оковах сердца моего и разбил их с ожесточением, как древние — младенцев о камень» («Моление Даниила Заточника»); «Тесный путь смирения и нищеты прошел еси, мудре, / злохитраго врага, яко младенца, разбив о камень любве Божия…» («Преподобнаго Исаакия, затворника Печерскаго, в ближних пещерах почивающаго песнь 3»). Этот же апробированный прием ведения заочной полемики можно видеть в обвинении константинопольским патриархом Фотием русов, осадивших византийскую столицу в 860 г.: «Можно видеть младенцев, отторгаемых ими от сосцов и молока и заодно и от жизни, и их бесхитростный гроб — о горе! — скалы, о которые они разбивались; матерей, рыдающих от горя и закалываемых рядом с новорожденными, испускающими последний вздох...» (Вторая гомилия «на нашествие росов»). К данному штампу прибегают чтобы обвинить в подобном нечестии чуждые писцу народы, приписать им максимально тяжкий грех. Славяне-язычники, естественно, для христианских своих, и неприятелей, и потомков, виделись именно таковыми — чужими, чуждыми, нечестивыми грешниками, залитыми потоками невинной крови растерзанных женщин и детей. И только много позже у штампа появляются дополнительные смысловые ассоциации — жертвенные.
Издатели указанного фрагмента из Псевдо-Кесария ссылаются на И. Дуйчева, который «усматривает здесь аллюзию на библию» (Свод, С. 257), что действительно очевидно. Однако, чуть ниже по тексту они находят повод немного придраться к этой точке зрения, указывая на то, что слово «грудной» в библейской цитате не читается, да и сам фрагмент не имеет с цитатой буквального совпадения (только слово «камень»). Что ж, а разве не таков смысл понятия аллюзия? Это «стилистическая фигура, содержащая явное указание или отчётливый намёк на некий литературный, исторический, мифологический или политический факт, закреплённый в текстовой культуре или в разговорной речи». Одним словом, буквальное цитирование как раз не предполагается.
Но почему нужно верить одному из перечисленных Псевдо-Кесарием безумств, в то время как остальные даже не обсуждаются, ибо безумства? Опять двойные стандарты? Те же издатели Псевдо-Кесария, по поводу поедания женских грудей смогли лишь отговориться указанием на некоего персонажа греческой мифологии, похищающего грудное молоко. Слов о заведомой фантастике автора – не прозвучало. Впрочем, рассматриваемый нами случай убийства детей, в настоящее время византологами опровергается: «можно ли воспринимать всерьез утверждение нашего источника, будто славяне практикуют детоубийство? Отрицательный ответ убедительно обоснован И. Дуйчевым. Здесь можно лишь добавить, что не только у нас нет свидетельств о бытовании такого обычая в ранне–славянском обществе, но, наоборот, — широкое использование апотропеических личных имен на самых ранних этапах развития самостоятель¬ных славянских языков доказывает, что новорожденного ребенка окру¬жали в раннеславянском обществе весьма нежной заботой»
Или вот такая сентенция.
Ибн Мискавейх.
Таким образом, скопилось у Русов в городе Бердаа большое богатство, стоимость и достоинство которого были велики. Овладели они женщинами и юношами, прелюбодействовали с теми и другими и поработили их.
После того, как размеры бедствия стали большими, и мусульмане в различных странах прослышали о нем, обратились они к военному призыву. Собрал Марзубан ибн Мухаммед войско свое, воззвал к населению с призывом, и пришли к нему со всех окрестных земель добровольцы. Пошел он (Марзубан) во главе 30 000 человек, но не мог сопротивляться Русам, несмотря на большое число собранных им сил, не мог произвести на них даже сильного впечатления. Утром и вечером он начинал сражение и возвращался разбитым.