Неизвестный Чарльз Диккенс
Взявшись за перо с желанием сказать нечто о Чарльзе Диккенсе —признанном и бесспорном классике мировой литературы, мне более всего не хотелось стать в позу критика критики его литературного наследия. Но, как это ни парадоксально для мирского духа, чем больше "хотение плоти" преследовало меня, тем сильнее крепла во мне духовная потребность в обратном. А именно, кратко (ибо нет нужды тратить много слов на то, что и так ясно) напомнить пропагандистскую апологетику отечественной "критической мысли", которая навязчиво вдалбливала в мозги даже случайно забредшему на ее страницы читателю мнение о Диккенсе как о писателе, с одной стороны, ограниченном "в решении вопроса о революционных методах борьбы", противоречивом, "ибо он морально оправдывал революцию и одновременно осуждал ее насильственные методы", наконец, "наивном в своих иллюзиях о примирении врагов, забвении обид и об установлении мира и доброжелательных отношений между людьми"; а с другой —– страстном обличителе угнетателей народных масс и защитнике бедняков, провозгласившем идею "возмездия господствующим классам за их преступления перед народом". И, конечно же, только эта, вторая, сторона творчества Диккенса прогрессивна и только она имеет ценность перед благодарным человечеством. Что же касается "религиозной мистики", которая имеет место, то это только своеобразная форма и манера изложения. В самом деле, не может же писатель, поднявшийся чуть ли не до высот "буревестника революции", быть еще и глубоко верующим христианином!
Charles DickensВоистину, "когда взошла зелень и появился плод, тогда явились и плевелы" (Мат. 13:36),–– они то и "наградили" великого писателя таким, с позволения сказать, "портретом".
Не стоило бы говорить на эту тему, если бы не то печальный факт, что атеистический менталитет большинства "почитателей" Диккенса остался в первозданном безбожии, питаясь плевелами и даже не подозревая о существовании плодов. Основанием утверждать именно так являются не хитроумные социологические исследования, а Слово Божье, говорящее нам, что каждый совратился на путь свой, отвернувшись от путей Господних. Об этом говорит не только Библия, но и повседневная жизнь: христианствующее язычество получило, наконец, долгожданную эмансипацию и наводнило мутным потоком прессу, радио, телевидение и все, что можно только наводнить. Недостатка в проповедниках этого мутного потока не ощущается и не будет ощущаться, ибо его источник —– та самая "тьма над бездною", которая продолжает нас окутывать. Что ей противостоит? Ей противостоит Слово Божье, которое Господь вкладывает Духом Святым в уста детей Своих, приходящих в мир сей, чтобы благая весть библейской истины вновь и вновь озаряла тьму. Таковым был и останется навсегда Чарльз Диккенс —– христианин и протестант волею Божьей. Все его творчество пронизано христианскими идеалами добра и самопожертвования, которые так часто и с такою легкостью подменяются нами на мирской суррогат этих понятий.
Наверное, многим набил оскомину мультипликационный герой из диснеевского сериала "дядюшка Скрудж" с его неугомонным практицизмом и бодрой моралью преуспевающего дельца. Но, наверняка, не многие знают, что этот персонаж заимствован из диккенсовских "Рождественских повестей". Предоставим же им слово, и пусть Диккенс сам свидетельствует о себе через своих бессмертных героев.
Щедрость была неведома Скруджу; никому не удавалось "высечь из его каменного сердца хоть искру сострадания... и те, кто его хорошо знал, считали, что отпугивать малейшее проявление симпатии ему даже как–то сладко". Но, что самое ужасное, Скрудж —– отъявленный противник те только веселья на Рождественских Святках, но и каких–либо традиционных пожертвований в эти дни. Это ему принадлежат полные возмущения слова, обращенные к племяннику: "Веселые святки! Да провались ты со своими святками! Что такое святки для таких как ты? Это значит, что пора платить по счетам, а денег хоть шаром покати. Пора подводить годовой баланс, а у тебя из месяца в месяц никаких прибылей, одни убытки, и хотя к твоему возрасту прибавилась единица, к капиталу не прибавилось ни единого пени... Справляй свои святки как знаешь, а мне предоставь справлять их по–своему". Что же имел в виду дядюшка Скрудж под "своими святками"? Ведь он тоже был верующим человеком. Хотел того Скрудж или нет, но он восставал против лицемерия и ханжеского отношения к этому празднику и к христианской вере вообще. Диккенс с иронией, как бы между прочим, описывает голландские изразцы на камине в комнате Скруджа, изображавшие сцены из Священного Писания: "Здесь были Каины и Авели, дочери фараона и царицы Савские, Аврамы и Валтасары, ангелы, сходящие на землю на облаках, похожих на перины, и апостолы, пускающиеся в морское плавание на посудинах, напоминающих соусники..." Кажется, сам Диккенс занялся богохульством вместо со Скруджем, но не будем торопиться с выводами. Ведь как легко заменить истинную веру рождественскими дарами и библейским сюжетами на собственных каминах! Именно по этому поводу иронизирует Диккенс. Но ирония пропадает, когда перевернув всего лишь несколько страниц, читаешь, например, такие строки: "Душа, заключенная в каждом человеке, должна общаться с людьми и, повсюду следуя за ними, соучаствовать в их судьбе. А тот, кто не исполнил этого при жизни, обречен мыкаться после смерти. Он осужден колесить по свету —– взирать на радости и горести людские, разделить которые он уже не властен... И ни минуты отдыха, ни минуты покоя. Непрестанные угрызения совести". Обо всем этом поведал дух покойного Марли —– компаньона Скруджа, явившийся к нему в ночь на Рождество. Слова Марли, сказанные Скруджу, звучат библейским гимном, обращенным к нам с вами: "...каждая христианская душа, творя добро, пусть на самом скромном поприще найдет свою жизнь слишком быстротечной для безграничных возможностей добра!... даже веками раскаяния нельзя возместить упущенную на земле возможность сотворить доброе дело... Милосердие, сострадание, щедрость, вот на что должен был я направить свою деятельность. А занятия коммерцией —– это лишь капля воды безбрежном океане предначертанных мне дел". Вслушаемся в эти слова и вновь откроем Нагорную проповедь и прочитаем сияющие нетленным светом слова Христа: "Просящему у тебя дай и от хотящего занять у тебя не отвращайся". Диккенс своим литературным даром творит великолепную проповедь во славу нашего Господа: "О, почему, проходя в толпе ближних своих, я опускал глаза долу и ни разу не поднял их к той благословенной звезде, которая направила стопы волхвов к убогому крову. Ведь сияние ее могло бы указать и мне путь к хижине бедняка". Как без волнения можно читать эти строки и как после этого можно всерьез воспринимать убогие рассуждения о творчестве Диккенсе "в разрезе его недопонимания объективных законов истории"? Богохульство живет среди нас, а не среди моих героев, —– проговорил бы нам автор, и в этом его божественная гениальность.
Если читатель уже понял, что разговор идет совсем не о том Диккенсе, о котором он знал до того, то пусть он откроет его "Рождественские повести", и мы вместе продолжим их чтение уже иными глазами, молясь, чтобы Господь дал нам Духа понимания того, что там написано; чтобы окунуться в духовный мир автора и там, внутри этого божественного мира, насладиться чувством братского единства во Христе, ибо: "В какой бы город или селение ни вошли вы, наведывайтесь, кто в нем достоин, и там оставайтесь, пока не выйдете" (Мат. 10:11). Диккенс достоин того, чтобы остаться с ним и вместе с ним славить Бога–Творца за талант, дарованный Им чаду Своему во славу имени Своего!
Поражает, насколько глубоко Диккенсу было дано чувствовать и понимать суть человеческой жизни на земле: "Все это лишь тени тех, кто жил когда–то. И они не подозревают о нашем присутствии". Жизнь человеческая —– это как тень, остающаяся навсегда в отведенном ей Богом промежутке времени, и добро, которое мы творим друг другу в этот растянутый миг бытия, стоит целого состояния. К такому выводу приходит Скрудж, тот самый "богохульный" Скрудж, с которого начиналось наше знакомство с "Рождественскими повестями". Но он уже понял разницу между сиюминутным рождественским лицемерием и образом жизни христианина, построившего свой дом не на песке традиционного одаривания друг друга, а на скале полного доверия Тому, Кто даровал каждому из нас состояние, цена которому —– жизнь вечная. "Я получил урок, который не пропал даром, —– говорит Скрудж Духу Нынешних Святок,–– и если этой ночью Ты тоже должен чему–нибудь научить меня, пусть и это послужит мне на пользу".
Скрудж получил свой следующий урок, упрекнув Духа в том, что многие на земле только на Рождество, один раз в году, имеют возможность позволить себе веселиться, имея рождественский обед, который можно только условно назвать обедом. "Тут, на вашей грешной земле,–– ответил Дух,–– есть немало людей, которые кичатся своей близостью к Нам и, побуждаемые ненавистью, завистью, гневом, гордыней, ханжеством и себялюбием, творят свои дурные дела прикрываясь Нашим именем. Но эти люди столь же чужды Нам, как если бы они никогда и не рождались на свет. Запомни это и вини в их поступках только их самих, а не Нас". Ведь это слова Христа: "...горе тому человеку, которым Сын Человеческий предается: лучше было бы этому человеку не родиться" (Мат. 26:24). И далее апостол Иуда, как бы продолжая эту мысль, говорит: "Ибо вкрались некоторые люди, издревле предназначенные к сему осуждению, нечестивые, обращающие благодать Бога нашего в повод к распутству и отвергающиеся единого Владыки Бога и Господа нашего Иисуса Христа" (Иуда 4). Таким нечестивцам противостоит Малютка Тим —– калека, которому радостно сознавать, что его видели в церкви. "Ведь он калека, и, верно, людям приятно, глядя на него, вспомнить в первый день Рождества, Кто заставил хромых ходить и слепых сделал зрячими". Заметьте, Диккенс привлекая Священное Писание в свое повествование, ни разу не упомянул имени Христа всуе, но оно зримо пронизывает весь сюжет, будучи незримым. "Не всякий, говорящий Мне: Господи! Господи! войдет в Царствие Небесное..." (Мат. 7:21). Таков творческий стиль Диккенса, полностью соответствующий Библии и присущий не только "Рождественским повестям", но всему, что он написал, начиная от известного всем Пиквика и кончая незавершенным романом "Тайна Эдвина Друда". В своем многокрасочном многообразии Диккенс абсолютно одинаков в духовном восприятии Слова Божьего через свое литературное творчество. Любое его произведение уникально по своему духовному содержанию, и да не смутит читателя то, что это слово о Диккенсе–христианине ограничено "Рождественской песнью в прозе". Попытка объять необъятность темы, растекаясь одновременно по всему творческому древу Диккенса, привела бы, на мой взгляд, к потере проникновения в глубины его христианского колорита. Остается добавить, что Диккенс всю свою жизнь был приверженцем англиканской церкви. Ему импонировало человеческое безмятежное спокойствие богослужений именно в этой церкви, мир и покой, которые они несли наперекор эпохе. А эпоха рождала новоявленных "героев", выдававших бредовые идеи и учения как благо и высшее достижение своей —– человеческой —– мысли.
Возвращаясь к дядюшке Скруджу, легкомысленно считавшему благом "сокращение излишков населения", остановимся еще на одном уроке, получено им. "Человек! —– сказал Дух. —– Если в груди у тебя сердце, а не камень, остерегись повторять эти злые и пошлые слова, пока тебе еще не дано узнать, ЧТО есть излишек и ГДЕ он есть. Тебе ли решать, кто из людей должен жить, и кто —– умирать?... О Боже! Какая–то букашка, пристроившись на былинке, выносит приговор своим голодным собратьям за то, что их так много расплодилось и копошится в пыли!" Эта фраза Диккенса, по воле Господней, одной своей иронией уничтожает не только человеконенавистническую теорию Мальтуса, но и всякого, кто возжелает, рядясь в красные и коричневые одежды, пойти по ее стопам, ибо лучше им и не рождаться вовсе ни в какие времена человеческой истории. Ведь человек, отвернувшись от Бога, породил невежество и нищету, но "всюду, где суетность и жалкая земная гордыня не закрывает сердце человека перед благодатным духом праздника, —– всюду давал Он людям свое благословение и учил Скруджа заповедям милосердия". О ком говорит Диккенс? На кого призывает уповать? Человек, доверивший себя Господу, легко и радостно поймет, о каком Духе и о каком празднике идет речь. Слова Скруджа, произнесенные им Духу Будущих Святок, еще более подтверждают, что центральная фигура Прошлых, Настоящих и Будущих Святок —– Христос: "...я знаю, что Ты хочешь мне добра, а я стремлюсь к добру и надеюсь стать отныне другим человеком, и потому готов с сердцем, исполненным благодарности, следовать за Тобой". И сама Смерть не властна над теми, чья "рука была щедра, честна и надежна, чье сердце отважно, нежно и горячо, и в чьих жилах текла кровь человека, а не зверя. Рази, Смерть, рази! И ты увидишь, как добрые его деяния —– семена жизни вечной —– восстанут из отверстой раны и переживут того, кто их творил!"
Отверстые раны Христа принадлежат каждому, кого Дух Святой приводит на Голгофу и сораспинает с Сыном Человеческим. В крови этих отверстых ран —– семена жизни вечной. Именно об этом страстная проповедь Чарльза Диккенса —– моего брата во Христе Иисусе!
И дело не в Святках, которые придумал человек, облегчив самому себе расправу с муками собственной совести при помощи рождественских подарков и благотворительности один раз в году. Диккенс вкладывает в уста Скруджа, пожалуй, главную мысль, возвращая Рождеству Христову его изначальный смысл: "Я буду чтить Рождество в сердце своем и хранить память о нем весь год". Да и аминь!
В Заключении Диккенс ярко описывает переживания, знакомые каждому искренне верующему человеку, когда вдруг Дух Святой касается его сердца и приводит ко Христу: "Мне так легко, словно я пушинка, так радостно, словно я ангел, так весело, словно я школьник! А голова идет кругом, как у пьяного!... Я как новорожденное дитя. Пусть! Не беда, оно и к лучшему —– быть младенцем". После этих слов давайте вернемся на несколько страниц назад, когда Дух Будущих Святок привел Скруджа в семью его клерка, которая потеряла Малютку Тима. Диккенс цитирует слова Нового Завета: "И взяв дитя, поставил его посреди них". Дети Божьи, подобные Малютке Тиму, в ком "тлела святая Господня искра", и подобные раскаявшемуся Скруджу —– среди нас с вами. Это соль, которую Господь по милости своей посылает на нашу грешную землю.
Я рискнул превратить свое изложение о Диккенсе в сплошную цитату из Диккенса, ибо все, о чем он пишет, пропитано евангельским духом перерождения человека во Христе. Для того чтобы понять это, нужно вместе с ним дышать Евангелием. В противном случае мы ничего не увидим, кроме его "буржуазных наивных предрассудков, уповающих на надклассовую любовь, смирение и взаимную добродетель". И пусть не смущает читателя ком в горле и наворачивающиеся слезы радости при чтении последних страниц повести. Это будет означать, что и его коснулся Дух БОЖИЙ, даруя счастливую возможность сопереживать вместе с Диккенсом судьбы его героев. Пусть многие посмеются над этими святыми слезами и чудесным превращениям Скруджа. Будем вместе с ними достаточно умны: "...всегда найдутся люди, готовые подвергнуть осмеянию доброе дело. Он понимал, что те, кто смеется, —– слепы, и думал: пусть себе смеются, лишь бы не плакали!" И, уж если следовать за Диккенсом, то ведомые Евангельским Духом до самого конца его Рождественской песни, "нам остается только повторить за Малюткой Тимом: да осенит нас всех Господь Бог Своею милостью!"
http://www.forerunner.com/russian/3-96/dickens.htm
Вход
Регистрация
FAQ
Поиск
"Оливера Твиста", конечно, читала, но не более. ("Пиквикский клуб" как-то не пошел у меня.)
