У Гумилёва есть стихи про все цвета глаз:
Оборванец
Я пойду по гулким шпалам, Думать и следить В небе желтом, в небе алом Рельс бегущих нить.
В залы пасмурные станций Забреду, дрожа, Коль не сгонят оборванца С криком сторожа.
А потом мечтой упрямой Вспомню в сотый раз Быстрый взгляд красивой дамы, Севшей в первый класс.
Что ей, гордой и далекой, Вся моя любовь? Но такой голубоокой Мне не видеть вновь!
Расскажу я тайну другу, Подтруню над ним, В теплый час, когда по лугу Вечер стелет дым.
И с улыбкой безобразной Он ответит: «Ишь! Начитался дряни разной, Вот и говоришь».
Подражанье персидскому
Из-за слов твоих, как соловьи, Из-за слов твоих, как жемчуга, Звери дикие — слова мои, Шерсть на них, клыки у них, рога.
Я ведь безумным стал, красавица.
Ради щек твоих, ширазских роз, Краску щек моих утратил я, Ради золотых твоих волос Золото мое рассыпал я.
Нагим и голым стал, красавица.
Для того, чтоб посмотреть хоть раз, Бирюза — твой взор, или берилл, Семь ночей не закрывал я глаз, От дверей твоих не отходил.
С глазами полными крови стал, красавица.
Оттого что дома ты всегда, Я не выхожу из кабака, Оттого что честью ты горда, Тянется к ножу моя рука.
Площадным негодяем стал, красавица.
Если солнце есть и вечен Бог, То перешагнешь ты мой порог.
Сады души
Сады моей души всегда узорны, В них ветры так свежи и тиховейны, В них золотой песок и мрамор черный, Глубокие, прозрачные бассейны.
Растенья в них, как сны, необычайны, Как воды утром, розовеют птицы, И — кто поймет намек старинной тайны? — В них девушка в венке великой жрицы.
Глаза, как отблеск чистой серой стали, Изящный лоб, белей восточных лилий, Уста, что никого не целовали И никогда ни с кем не говорили.
И щеки — розоватый жемчуг юга, Сокровище немыслимых фантазий, И руки, что ласкали лишь друг друга, Переплетясь в молитвенном экстазе.
У ног ее — две черные пантеры С отливом металлическим на шкуре. Взлетев от роз таинственной пещеры, Ее фламинго плавает в лазури.
Я не смотрю на мир бегущих линий, Мои мечты лишь вечному покорны. Пускай сирокко бесится в пустыне, Сады моей души всегда узорны.
Портрет
Лишь черный бархат, на котором Забыт сияющий алмаз, Сумею я сравнить со взором Ее почти поющих глаз.
Ее фарфоровое тело Томит неясной белизной, Как лепесток сирени белой Под умирающей луной.
Пусть руки нежно-восковые, Но кровь в них так же горяча, Как перед образом Марии Неугасимая свеча.
И вся она легка, как птица Осенней ясною порой, Уже готовая проститься С печальной северной страной.
Лес
В том лесу белесоватые стволы Выступали неожиданно из мглы,
Из земли за корнем корень выходил, Точно руки обитателей могил.
Под покровом ярко-огненной листвы Великаны жили, карлики и львы,
И следы в песке видали рыбаки Шестипалой человеческой руки.
Никогда сюда тропа не завела Пэра Франции иль Круглого Стола,
И разбойник не гнездился здесь в кустах, И пещерки не выкапывал монах.
Только раз отсюда в вечер грозовой Вышла женщина с кошачьей головой,
Но в короне из литого серебра, И вздыхала и стонала до утра,
И скончалась тихой смертью на заре Перед тем как дал причастье ей кюрэ.
Это было, это было в те года, От которых не осталось и следа,
Это было, это было в той стране, О которой не загрезишь и во сне.
Я придумал это, глядя на твои Косы, кольца огневеющей змеи,
На твои зеленоватые глаза, Как персидская больная бирюза.
Может быть, тот лес — душа твоя, Может быть, тот лес — любовь моя,
Или может быть, когда умрем, Мы в тот лес направимся вдвоем.
|