князь Илларион Илларионович Васильчиков (1805-1862)
Генерал-лейтенант, генерал-адъютант и сын лихого гусара Отечественной войны 1812 г. - Васильчикова Иллариона Васильевича.
Киевский военный губернатор и Подольский, Волынский генерал-губернатор и управляющий Киевским учебным округом на правах попечителя (1852 - 17.02.1856). В 1848 г. ему был пожалован Орден Св. Георгия 4 ст. (который мы и видим на фото).

Краткое уточнение:
Строго говоря, надо делать четкое различие между офицерским орденом Святого Георгия IV, III, II, I ст., учрежденного в 1762 г. императрицей Екатериной II и Знаком Отличия Военного Ордена Св.Георгия, учрежденным 13 февраля 1807 г. императором Александром I для награждения нижних чинов, и разделенным потом на четыре степени в 1856 году. 1-я и 2-я степени отныне чеканились из золота, а 3-я и 4-я – из серебра. Награждение начиналось с низшей, 4-й степени. Знаки 1-й и 3-й степеней носились на ленте с бантом.

10 августа 1913 г. император Николай II утвердил новый Статут комплекса наград, которые официально стали называться Георгиевскими. Знак отличия Военного ордена Святого Георгия получил название «Георгиевский крест» и предназначался «для нижних воинских чинов в награду за выдающиеся подвиги и самоотвержения, оказанные в бою против неприятеля». Вводилось награждение посмертно. Нумерация новых наград должна была вестись заново, раздельно по каждой степени. Выдача особых крестов для иноверцев была прекращена.
Сохраняя преемственность со статутом 1856 года, новый учитывал сдвиг в развитии военной техники, изменение тактики ведения боевых действий. Особо подчеркивалось, что Георгиевский крест «жалуется исключительно за личные подвиги на поле брани и по удостоению ближайшего начальства». Также статутом 1913 года были расширены привилегии лиц, удостоенных Георгиевских наград. Так, кавалер 4-й степени креста немедленно производился в ефрейторы, 3-й степени – в унтер-офицеры, 2-й степени – в подпрапорщики при увольнении в запас, а 1-й степени – в подпрапорщики немедленно. Облегчалось Георгиевским кавалерам и производство в офицеры. При выходе в отставку награжденные Георгиевским крестом 1-й и 2-й степени представлялись к золотой шейной медали; имевшие крест 3-й и 4-й степени – к серебряной.

Все Георгиевские кавалеры получали пожизненно ежегодную пенсию (дополнительно к жалованию и выслуженной пенсии): награжденные крестами 4-й степени – 36 рублей, 3-й степени – 60 рублей, 2-й степени – 96 рублей, и 1-й степени – 120 рублей. Георгиевская медаль, в зависимости от степени, давала право на получение пенсии в 12, 18, 24 и 36 рублей. Сумма немалая: например, накануне первой мировой войны, в Москве фунт ржаного хлеба стоил в среднем 3 коп.; говядины – 20 коп.; сливочного масла – 50 коп.; сахара – 15 коп.; десяток яиц – 30 коп. В провинции цены, разумеется, были ниже.

Вот лучшие сыны Отечества.

Прапорщик 73-го пех. Крымского полка Авдеев Сергей Павлович. Уроженец г. Павлограда, Екатеринославской губернии. В 1917 штабс-капитан, командир 1-й роты полка, Георгиевский кавалер. Погиб в Июньском наступлении в бою (21.06.1917)
Награжден ДВУМЯ орденами Св. Георгия IV ст. Таких награждений, с нарушением Статута Ордена, за всю войну было одно или два...
"АВДЕЕВ Сергей Павлович. Награждения: прапорщик, 20 февраля 1916; (5 апреля 1916 в чине подпоручика награждён повторно)"

Вот ведь не кричащие о себе имена, никому практически неизвестные, но что была бы Россия без них? И была бы?

РЯБОВ Василий Константинович (1890-1970) - служил в 191-м пехотном Ларго-Кагульском полку. До самой смерти проживал в г. Сибай, Башкирия. Похоронен на местном кладбище.
Почти все годы советской власти награды были спрятаны им самим, замурованные в домашней печи, и только уже на самом склоне лет были оттуда извлечены и надеты снова.

Могила Рябова В.К. на кладбище в г. Сибай.

Экк Эдуард Владимирович - * 11.04.1851 - + 05.04.1937 н.ст.
Из дворян Петербургской губернии. Сын тайного советника. Получил домашнее образование. В службу вступил 10.10.1868 в л-гв. Семеновский полк. Прапорщик гв. (ст. 06.11.1869). Подпоручик (ст. 30.08.1874). Поручик (ст. 30.08.1877). Окончил Николаевскую академию Ген. штаба (1878; по 1-му разряду). Штабс-Капитан гв. (пр. 1878; ст. 06.01.1878; за отличие). Переименован в Капитаны ГШ (ст. 06.01.1878). Участник русско-турецкой войны 1877-78 помощником штаб-офицера над колонновожатыми действующей армии (01.08.1878-13.11.1879). По окончании военных действий служил в оккупационном корпусе в Болгарии и Румелии. Штаб-офицер для поручений при штабе Харьковского ВО (13.11.1879-11.12.1884). Подполковник (ст. 12.04.1881). Полковник (пр. 1884; ст. 08.04.1884; за отличие). Штаб-офицер для поручений при штабе Московского ВО (11.12.1884-21.03.1887). Цензовое командование батальоном отбывал в 1-м л-гренад. Екатеринославском полку (17.09.1885-17.09.1886). Начальник штаба 13-й кав. дивизии (21.03.1887-24.11.1895). Командир 26-го пех. Могилевского полка (24.11.1895-03.12.1897). Ген-майор (пр. 1897; ст. 03.12.1897; за отличие). Начальник штаба 7-го арм. корпуса (03.12.1897-30.04.1900). Помощник начальника штаба Одесского ВО (30.04.1900-20.05.1902). Дежурный генерал штаба Одесского ВО (20.05.1902-23.03.1904). Состоял в распоряжении Начальника Гл. Штаба (23.03.-01.06.1904). Участник русско-японской воины 1904-05. Командующий 71-й пех. дивизией (01.06.-06.12.1904). Ген-лейтенант (пр. 1904; ст. 06.12.1904; за отличие). Начальник 71-й пех. дивизии (06.12.1904-03.06.1906). Начальник 8-й пех. дивизии (03.06.1906-01.10.1907). Командир Гренадерского корпуса (01.10.1907-15.05.1912). Генерал от инфантерии (пр. 1910; ст. 06.12.1910; за отличие). Командир 7-го арм. корпуса (с 15.05.1912), с которым вступил в войну в составе 8-й армии ген. А.А. Брусилова. За бои под Львовом 25-30.08.1914 награжден орденом Св. Георгия 4-й ст. (ВП 27.09.1914) "за то, что в бою под Львовом с 25 по 30 августа 1914 г. выдержал сильный натиск подавляющих сил противника и в первый день боя личным примером мужества остановил дрогнувшие части одной из пехотных дивизий". Отличился в боях на Гнилой Липе и под Яичином. В авг. и окт. 1915 атаковал и захватил укрепленную позицию австрийцев от Иквы до Горыни, разбил превосходящие силы неприятеля, вытеснив врага почти на всем фронте из пределов Волынской губернии, за что был награжден орденом Св. Георгия 3-й ст. (ВП 03.06.1916). Участник Брусиловского прорыва. С 19.10.1916 командир 23-го арм. корпуса. После Февральской революции во время чистки высшего командного состава потерял свой пост и 02.04.1917 зачислен в резерв чинов при штабе Киевского ВО. С 15.11.1917 член Александровского комитета попечения о раненых. После Октябрьской революции уехал на Юг России и в 1918 вступил в Добровольческую армию. 31.01.1919 зачислен в резерв чинов при главнокомандующем ВСЮР. С 13.06.1919 председатель военно-полевого суда при ВСЮР, с 25.09.1920 председатель Высшей комиссии правительственного надзора. После поражения белых войск эмигрировал в Югославию. С 1924 по 21.01.1933 начальник 4-го отдела РОВС; также был председателем Союза объединенных офицерских организаций. Член объединения л-гв. Семеновского полка. Умер в Белграде. Похоронен на Новом кладбище.

Награды: ордена Св. Станислава 3-й ст. с мечами и бантом (1879); Св. Владимира 4-й ст. с мечами и бантом (1880); Св. Станислава 2-й ст. (1883); Св. Анны 2-й ст. (1888); Св. Владимира 3-й ст. (1892); Св. Станислава 1-й ст. (1901); Св. Анны 1-й ст. (1905); Св. Владимира 2-й ст. с мечами (1905); Золотое оружие (ВП 18.06.1906); Белого Орла с мечами (ВП 06.12.1914); Св. Александра Невского с мечами (1915); бриллиантовые знаки Св. Александра Невского с мечами (ВП 18.07.1916).
Высочайшие благоволения: ВП 08.09.1916 (за боевые отличия). Иностранные ордена: Болгарский Св. Александра 3-й ст.

Корнет Константин Николаевич Батюшков
К 50 -летию его доблестной смерти.

(Из материалов к истории Александрийского гусарского Ея Величества полка)
"Военно-исторический вестник.№ 25-26, Париж, С. А. ТОПОРКОВ.

Корнет 5-го гусарского Александрийского Ея Величества полка Константин Николаевич Батюшков, правнук и тёзка известного поэта Батюшкова (1787-1855) окончил в 1912 году Московский Цесаревича Алексея Николаевича лицей. Обладая натурой ищущей живой деятельности, он не мог оставаться равнодушным и безучастным к событиям времени и, лишь вспыхнула в 1912 году на Балканах война, как он тотчас отправился волонтером в сербскую армию.

Вернувшись по окончании этой войны в Россию, он держит офицерский экзамен при Николаевском кавалерийском училище и, произведенный в декабре 1913 г. в корнеты, назначается в Александрийский гусарский полк, с которым выступает на войну в 1914 году. В короткий срок своей ревностной службой, своим примером, своей заботливостью о гусарах, а главное - своей отвагой и храбростью, он завоевал всеобщее уважение и любовь в полку. О его самообладании, мужестве и храбрости ходили легенды даже и вне полка: о нем во время войны писали в газетах, в журналах иллюстрировали его подвиги... Приведу здесь некоторые эпизоды из его боевой деятельности, чтобы отдать должное его заслугам. Расскажу, во-первых, о его смелом набеге на город Радом, совершен­ном им в августе 1914 года, когда этот город был временно занят немцами.

В середине августа Александрийцы шли в авангарде дивизии, и от эскадрона Ее Величества были высланы два разъезда по направлению к Радому, один с корнетом К. Н. Батюшковым. а другой с корнетом А. А. Карамзиным. Разъезду Карамзина удалось проникнуть за Радом, где он уничтожил телефонную связь с Радомом и захватил в плен немецкого телефониста с двуколкой. Разъезд же Батюшкова проник в самый город. Этот эпизод я постараюсь описать по рассказам свидетелей-участников этого набега.

В день полкового праздника, 30 августа, невыносимо страдая от раны, я был доставлен на, автомобиле штаба дивизии через Илжу в Радом в местный ла­зарет. Когда меня вносили в этот лазарет, то сестра милосердия — полька, увидав на мне черные с серебряным галуном чакчиры, сказала: "Здесь, в лазарете, вашего полка вольноопределяющийся Соколовский; Я скажу ему, что вы прибыли тоже сюда". Я обрадовался, что в лазарете, только что оста ленном немцами, находится мой однополчанин. Вскоре Соколовского перевели в мою палату. Ои был ранен в разъезде корнета Батюшкова во время его смелого налета на Радом. Но вот что мне рассказал Соколовский, чьи слова были подтверждены и сестрой милосердия, и доктором Коссецкого, пользовавшим меня.

Высланный от эскадрона Ее Величества разъезд из 15 гусар с корнетом Батюшковым в направление на город Радом пробрался в тыл немцев. Батюшков решил проникнуть в самый город, занятый немцами. Оставив свой разъезд в небольшом лесу, он, как всегда, решил осмотреть все лично. Он переоделся в крестьянское платье — хотя и не знал польского языка — и окольными дорожками, между строениями. вошел в город. Высмотрев все необходимое, он узнал, что в Радоме стоит штаб пехотной дивизии, идущей к Ивангороду, и что немцы расположились в городе очень беспечно. Оценив все это, Батюшков вернулся к своему разъезду и, на следующее утро, с ним двинулся прямо в город.

"Наши! Наши!" — кричали на базарной площади местные жители, увидев русских гусар. Видя, что надо спешить, Батюшков перешел на карьер и пустился по главной улице. Обстановка была совершенно мирная. Немецкие офицеры выходили с пакетиками из магазинов, солдаты сонно бродили по улицам без оружия. Батюшков стрелял из револьвера в попадавшихся ему на пути немцев, а гусары разъезда брали кое-кого в пики и рубили шашками. Разъезд произ­вел, конечно, немалый переполох и был уже совсем близко к выходу из города, оставалось только проскочить небольший мост и вырваться на шоссе. Но у самого моста стоял немецкий полевой караул, который, увидя гусар, открыл по ним беспорядочный огонь. Один гусар был убит и свалился вместе с конем, а под вестовым Батюшкова была убита лошадь. Заметив это, Батюшков вернулся к вестовому и, дав вскочить ему на круп своей лошади, вывез его с собою. Упала также и раненая лошадь вольноопределяющегося Соколовского, который сам был ранен в руку и в ногу.

Спасаясь, Соколовский вбежал в подъезд соседнего дома и, вползая по лестнице, добрался до второго этажа, но вскоре был обнаружен немцами, которые выволокли его на улицу и сильно избили. Соколовского препроводили под конвоем к. начальнику штаба. После допроса, немецкий полковник взял руку под козырек и, обратившись к присутствующим, сказал: "Вот доблесть, достойная подражания". После этого он приказал Соколовского отправить в лазарет.

При спешном же оставлении немцами Радома одна сестра милосердия, полька, спрятала Соколовского в пустой бочке от капусты. Когда немецкий конвой пришел за ранеными, та же сестра милосердия сказала конвойному унтер-офицеру, что Соколовского уже увезли, что позволило ему избежать плена и остаться в Радоме до занятия его снова русскими войсками, где я с ним так случайно встретился.

Действия этой разведки Батюшкова толковались в полку двояко: одни порицали ненужный риск, другие, наоборот, воздавали должную оценку личной добле­сти. Эта доблесть его была ярко отмечена в приказе по дивизии, и, в результате, за эту разведку Батюшков был награжден георгиевским оружием, а пять гу­сар его разъезда — георгиевскими крестами. В газетах в то время появились статьи о подвиге корнета Батюшкова, а позже иллюстрированный журнал ''Солнце России" украсил свою обложку красочной репродукцией картины художника Р. Френца, изображающей Батюшкова впереди своего разъезда, скачущего по улицам города Радома (№ 351, 1916 года).

В разведке под Сохачевым 4 октября 1914 г. снова отличается корнет Батюшков, когда был послан от эскадрона Ее Величества с семью гусарами 2-го взвода. Узнав от местных жителей, что три немецких кавалериста ночуют в соседнем фольварке, Батюшков решил захватить их. Оставив свой разъезд неподалеку, он взял с собой лишь двух гусар и с ними скрытно подошел к фольварку. Заглянув в окно дома, он увидал трех немцев, сидящих за столом и мирно ужинавших. Батюшков поставил одного гусара у окна, а другому приказал стать у задней двери, сам же с револьвером в руке быстро открыл дверь в комнату и крикнул: "Руки вверх!" Немцы не сопротивлялись и подняли руки, но на Батюшкова кинулась немецкая собака из породы ищеек, доберман-пинчер. Батюшков оттолкнул ее ударом ноги. Обезоружив пленных, он вывел их во двор и под конвоем привел к своему разъезду. Пленные оказались: вахмистр, унтер-офицер и рядовой 8-го конно-егерского полка. Собака ''Тита" принадлежала вахмистру, и он умолял Батюшкина не бросать ее и заботиться о ней. Эту прекрасную собаку Батюшков взял себе, и она до конца была верна своему новому хозяину.

24 октября, когда Александрийский гусарский полк был в сторожевом охранении на р. Варте, корнет Батюшков, с гусарами 4-го эскадрона, к которому он был временно прикомандирован, захватил повозку противника, нагруженную французским шампанским.

Службу свою в разведках корнет Батюшков нес самоотверженно и никогда не доверял донесениям своих дозорных, а тем более — слухам. Он считал своим долгом все проверить лично, не взирая ни на какие, даже самые опасные, обстоятельства. В. А. Петрушевский так описывает встречу свою с Батюшковым, когда 27-го октября 5-я кавалерийская дивизия наступала на г. Калиш:
"...От различных разъездов собралось нас до З6 винтовок и мы стали выходить на песчаный бугорок, разсыпавшись в цепь. В это время скачет корнет Батюшков с боевым разъездом в пять коней от штаба дивизии. Он подошел ко мне. Я ему сказал, что дальше продвигаться нельзя и что мы хотим сообща вы­бить противника. Батюшков не поверил и понесся вперед, но через двадцать минут он летел обратно, так как его "поливали" два пулемета..."

7 июля 1915 г., в тяжелом бою полка у с. Эйраголы К. Н. Батюшков снова отличается. Он вывозит тело павшего смертию храбрых корнета Бланкенгагена, причем три гусара из разъезда Батюшкова были ранены.

Трудно перечислить все случаи лихих действий разъездов корнета К- Н. Батюшкова. В каждом бою, в каждой стычке он искал подвига, и, казалось, вся его натура была создана для войны. "Не снести тебе своей головы", неоднократно твердили Батюшкову его друзья, но эта фраза, казалось, еще более толкала храбреца на новые подвиги. Предсказания оправдались: К. Н. Батюшков снес свою голову на алтарь отечества, обессмертив свое имя на славу Алексан­дрийских гусар.

Привожу здесь свои личные воспоминания о бое 14 сентября 1915 г., когда смертию храбрых пал корнет К. Н. Батюшков (Материалы к истории Александрийского Ее Величества полка в войну 1914-17 г.г. Рукопись, Стр. 231-240).
"...В накуренной дымной хате деныцики готовили на ужин котлеты с картофелем — традиционный ужин эскадрона Ее Величества. Едкий дым подгоревшего масла резал глаза. "Ну тебя к черту, Корякин, так надымил, что ничего не вижу", ворчал я на своего деныцика из вестовых, рассматривая разложенную передо собою трехверстную карту, чтобы лучше ориентироваться в предстоящих моему эскадрону действиях. За стеною кудахтали куры, потревоженные повидимому нашими квартирьерами. Корнет А. А. Карамзин во дворе бранил за что-то своего вестового. Он только что прибыл из дальней разведки: он отсутствовал три дня, не имея возможности присоединиться к эскадрону. Войдя в хату, он утомленный свалился на скамейку и даже отказался от ужина.

Второй младший офицер, К. Н. Батюшков, был занят разводом эскадрона по квартирам. Будучи всегда расторопным квартирьером, он вольно или невольно занял также расположение 5-го эскадрона, за что ротмистр Дерюгин, весьма хозяйственный командир эскадрона, его только что за это жестоко "цукал". Дерюгин вошел ко мне в хату и просил "процукать" еще и от себя столь ретивого квартирьера. Сзади стоял с виноватым видом Батюшков, а за его спиной у дверей с умоляющим взглядом, обращенным на меня, стоял эскадронный вахмистр Авдеев и, как бы, искал моего заступничества за эскадрон. Пришлось быть справедливым и, потеснившись, уступить часть дворов 5-му эскадрону.

Кроме этих двух офицеров в моем эскадроне был только что произведенный в прапорщики из вольноопределяющихся — Н. Кисилев, Приютил я также у себя и только что приехавшего вольноопределяющегося барона Ган, племянника командира полка барона С. А. фон Корф, милого и скромного юношу.
Рано поужинав, я просил офицеров обойти свои взводы п предупредить гусар о предстоявшем утреннем выступлении, а сам поехал в штаб полка, чтобы лучше ознакомиться с предстоящей задачей. Было решено атаковать неприятельские обозы и их прикрытие. идущие по направлению деревень Видзы - Меленджианы - Свенцианы, для чего назначались 4-й и 6-й эскадроны со взводом 9-й Конной батареи, под общим начальством подполковника, Хондзынского. В резерве должны были продвигаться 3-й и 5-й эскадроны, а для отвлечения внимания противника, занимавшего деревушку верстах в 2-х западнее д. Бучаны, были назначены эскадрон Ее Величества (ротмистр С. А. Топорков) и 2-й эск, (ротмистр В. В. Доможиров), под общим начальством подполковника Беккер.

Вернувшись к себе в деревню, я застал всех уже спящими, лишь корнет Батюшков отдавал последние распоряжения своему денщику — приготовить на утро чистое белье. Своему вестовому сказал, что завтра он выезжает на собственной кобыле.
Потушили огни. Денщики еще долго возились и наконец все угомонилось. Ранний крик петуха за стеной разбудил всех нас. Было часов 5 утра, выступление назначено на 8. В хате пахло свежим хлебом, и хозяйка вынимала его из печи.

Трудный боевой день 14 сентября начинался. Стали собирать вещи, гусары вьючили лошадей, вахмистр и взводные отдавали последние распоряжения, про­верялись патроны. Уже 2-й эскадрон проходил в поводу через мое расположение. Я очень обрадовался, когда увидал гусара Ермака, раненого вместе со мною в бою под Сандомнром 28 августа 1914 года и только что вернувшегося после лазарета в строй, в свой эскадрон. Я расспросил о его здоровье. Он был только с пикой, так как врач запретил ему надевать за спину винтовку.

Приказал и я выводить лошадей. В поводу пропустил мимо себя эскадрон, поздоровался с гусарами. Утро было светлое и тихое. Подтянули подпруги. Лица у гусар стали суровые — все понимали серьезность наступающего дня.

Дивизион подполковника Хондзынского уже давно выступил к д. Меленджиаиы. Встретив мой эскадрон, подполковник Беккер приказал мне двигаться на м. Козяны, перейти в брод речку и, развернушись лавою, начать наступление.

Перед м. Козяны местность холмистая и к самому местечку холмы поднимаются, образуя весьма удобный для обороны гребень, за которым течет небольшая река, вполне проходимая, со сломанным мостом, а далее совершенно голая равнина до самой деревви Бучаны. В Бучанах, по полученным сведениям, находился сторожевой пост от 5-го Донского казачьего полка.
Лишь только эскадрон был предоставлен моей инициативе, я выслал два разъезда по шесть гусар каждый, переправился в брод через речку в колонне по три и поднялся на совершенно открытый противоположный берег. Тут же я был замечен немцами, которые открыли по эскадрону шрапнельный огонь. Эскадрон перестроился в лаву. На рысях стали двигаться к Бучанам широкой разомкнутой цепью по всему полю. Противник участил свой огонь и два гусара и три лошади были уже ранены. Переведя лаву на галоп, мы стали спускаться к болотистому овражку прилегавшему к восточной окраине Бучан. Здесь было уже менее опасно, и я спешил эскадрон, чтобы передохнуть. Немцы прекратили стрельбу.

Передохнув немного, приказал подтянуть подпруги, и с трубачем Специусом, оказавшимся уроженцем этой самой деревни, и вестовым Корякиным, я поехал в противоположную окраину деревни, чтобы убедиться, не снят ли казачий пост. Вскоре я его нашел. Шесть казаков мирно сидели возле избы, а один наблюдал в бинокль за противником. Он мне доложил, что немцы всю ночь стучали, строя окопы.

Прислонившись к стене, я писал об этом и о своих раненых гусарах донесение подполковнику Беккер. Меня перебил казачий урядник: ''Ваше высокоблагородие, возьмите бинокль и посмотрите — немцы наступают". Я и без бинокля увидал наступающую небольшую немецкую цепь, одну влево от меня на отряд подполковника Хондзынского. а другую против меня. В этой последней я насчитал 22 пехотинца в белых кушаках. Они двигались цепью медленно и были уже шагах в 600 от занятой нами деревни.

Я тотчас послал своего вестового карьером с приказанием, чтобы первый полуэскадрон на рысях шел ко мне. Мое ожидание было томительно, полуэскадрон долго не показывался. Тогда я с трубачом сам поскакал и на полдороге встретил идущий на рысях полуэскадрон. На ходу сделал распоряжение: 1-му взводу, с корнетом Батюшковым, спешиться у избы, где был казачий пост, и, вместе с казаками, открыть ружейный огонь и задержать немецкую цепь. 2-му же взводу, с корнетом Карамзиным, — укрыться влево за хатами и поддержать меня в случае, если я атакую в конном строю.

Отдав эти приказания, я поскакал ко второму полуэскадрону и решил атаковать с ним немцев справа, обойдя деревню. Лишь только на рысях я двинулся, как деревня снова стала обстреливаться шрапнелью. Я перешел на галоп и, вместе с ближайшими ко мне гусарами, провалился в топкое болото. Моя лошадь упала, сапоги были полны черной воды. Стали из болота вытаскивать лошадей. Была невыносимо досадна эта неудача.

В это самое время с первым полуэскадроном произошло следующее. Дивизион Хондзынского. выйдя на линию Бучан, был в свою очередь обнаружен немцами, и они по нем открыли тоже артиллерийский огонь. Наш конноартиллерийский взвод выехал на позицию на косогор возле мельницы и открыл беглый огонь. Мне было видно, как пешие цепи противника рассыпались и как они начали наступление на наши орудия. Когда ружейный огонь немцев стал сосредото­чиваться на наших орудиях, наш артиллерийский взвод стал отвечать по наседавшим картечью. У конноартиллеристов произошла заминка — вызванные упряжки не подоспели, и подполковник Хондзынский приказал 6-му эскадрону, находившемуся в прикрытии, выручитъ орудия. Гусары спешились и, под ру­жейным огнем, на руках, увезли орудия, передав их подошедшим упряжкам. Что же касается 4-го эскадрона, то он, отстреливаясь от наседавшего противни­ка, должен был отказаться от первоначальной задачи и стал отходить к Козянам.

Когда все это происходило, корнет Батюшков, которому было приказано, как я упомянул выше, встретить противника ружейным огнем, увидав жидкую цепь немцев, решил атаковать ее конно своим взводом. Выскочив на своей чистокровной кобыле, всегда весьма нервной под огнем, он скомандовал к атаке и понесся впереди своего взвода на оторопевших немцев, которые побросали винтовки и подняли руки вверх. Казалось, успех был полный, но Батюшков, увлекшись, решил атаковать и цепи, шедшие позади атакованных.

"За мной!" — скомандовал он, и лихой взвод понесся за своим командиром. Раньше атакованные немцы опомнились, подняли с земли свои винтовки и в спину атакующим открыли огопь. Валились раненые и убитые. Вторая немецкая цепъ встретила взвод огнем и в штыки.

Корнет А. А. Карамзин со 2-м взводом, видя все это, понёсся на выручку левее, но наскочил на высокую изгородь, шедшую вдоль канавы с глубокой водой, задержался, и не имел возможности вовремя поддержать корнета Батюшкова. Казачий пост быстро отходил по болоту под напором немцев.
Из 27 человек первого взвода вернулось только 12. Тяжело раненые попали в плен. О судьбе Батюшкова ничего известно не было.

Общая неудача на фронте заставила и наш полк отходить. Снова мы были в Козянах. С темнотою вошли в это местечко и заняли сторожевое охранение на хребте правее местечка, всю ночь ожидая наступления противника. Перед рассветом я вошел в уцелевшую от снарядов избу, где находился подполковник Беккер. Выпил предложенный мне стакан чая без хлеба. Погоревали мы вместе о неудаче. Было ясно, что в Коэянах нам не удержаться. Хотелось только знать, жив ли корнет Батюшков.

И вот подполковник Беккер достал из печи уголь и написал им на белой стене no-немецки: "Просим написать внизу, жив ли гусарский офицер, атаковавший немецкую пехоту под Бучанами 14-го сентября?" С первыми лучами солнца немцы открыли артиллерийскую стрельбу по нашему расположению. Тяжелые снаряды рвались сначала на самом гребне, расстилая желтый удушливый дым. Немало стоило труда убедить гусар, что зто не удушливые газы, о которых мы слышали.

Стали появляться раненые: два у меня и два во 2-м эскадроне. Через некоторое время гусару Страшилину снарядом снесло полчерепа. Бедному гусару Ермаку, с которым я только вчера говорил о его прошлом ранении, оторвало ногу. Раненых оттаскивали в соседнюю хату за бугром. Гусар Страшилин очень мучился, умирая, и так стонал, что действовал на нервы других. Он умер, и его там же наскоро погребли, прочитав "Отче Наш", Скоро снаряд угодил в ту самую избу, где я сидел недавно с Беккером. Она сгорела, и надпись на стене исчезла.

В конце октября, благодаря нашему общему успеху, полку снова пришлось вернуться в тот самый район, где мы были 14 сентября, день боя у Бучан. Было решено командировать на место этого боя полковую комиссию, так как, по сообщению нашей пехоты, у д. Бучаны находится крест с надписью и прибитая к кресту офицерская фуражка Александрийских гусар. Этой комиссией, в которую входили ротмистр фон Радецкий, корнет А. А. Карамзин (участник боя) и полковой священник о. Алексей Ершов, было обнаружено следующее:
"В полуверсте западнее Бучан на холме стоял большой крест, на котором, на металлической доске, была сделана надпись по-немецки масляной краской:"Офицер Русской гусарской службы". Сверху была прибита зимняя фуражка корнета Батюшкова. Рядом большой холм с крестом обозначал общую братскую могилу гусар.

Сначала разрыли могилу корнета Батюшкова. Его глаза были покрыты белым платком, руки скрещены на груди и ими сжата его сломанная шашка, георгиевское оружие. Его орден Св. Владимира с мечами и бантом был на его груди. На теле покойного было обнаружено семь штыковых ран в области груди и две раны в бедро. Он мало изменился. В общей могиле было обнаружено восемь убитых гусар - все лежали рядом, с платками на глазах. Среди убитых гусар было пять Георгиевских Кавалеров. Кресты их были также нетронуты.

Полковой батюшка на месте отслужил панихиду, и убитые гусары снова были засыпаны землёй. Тело К. Н. Батюшкова было вынуто из могилы и отправлено полком, по желанию его жены, в Петербург, где он был погребён в Александро-Невской лавре. Его фуражка и жестяная дощечка с немецкой надписью также были отправлены его жене".

Прошло некоторое время. На костыле, без одной ноги вернулся из плена гусар Аблам, участник этой; атаки. Удалось ему вернуться во время обмена ране­ными военнопленными. Он счел своим долгом не поехать к себе домой, а прежде всего вернуться в полк. И вот что гусар Аблам рассказал:
"Когда мы с корнетом Батюшковым кинулись в атаку на пехоту, то чистокровная его кобыла далеко вынесла его вперед, и он первый стал рубить немцев. Клинок его шашки сломался, а лошадь под ним была убита. Корнет Батюшков тогда выхватил револьвер и стал стрелять.

Наскочив на передних немцев, мы частью сбили их пиками, остальные побросали винтовки и подняли руки вверх, сдаваясь. Увидав немецкие резервы, мы кинулись на них, но немцев оказалось так много, что они замкнули нас в кольцо, обстреливая нас со всех сторон, а потом взяли нас в штыки. Раненый в ногу штыком, я упал вместе с убитою моею лошадью, на меня навалилось три немца. Почти все мы были изранены. Взводному Севастьянову тоже в плену ам­путировали ногу, и он тоже должен вернуться на родину. Вольноопределяющийся барон Ган был cбит с лошади одним из первых".

Корнет Константин Николаевич Батюшков за это дело посмертно был награжден орденом св. Георгия 4-й степени. Гусар Аблам, имевший уже георгиевский крест 4-й степени, был награжден 3-й степенью.

Эскадронный трубач Специус, уроженец этой самой деревни Бучаны, принявший участие в атаке по своему личному желанию, остался невредим и также был награжден георгиевским крестом 4-й степени. В "Правительственном Вестнике" (№ 218, 1916 г.) значится: "Младший унтер-офицер трубач Зигмонд Специус за то, что в конной атаке 14 сентября 1915 года врубился в германскую пехоту и был окружен. В ответ на предложение сдаться, он выхватил револьвер, перестрелял окружавших его неприятелей и на раненом коне ускакал к эскадрону".
Полковой поэт, В. А. ПетрушевскиЙ тогда же почтил память убитого К. Н. Батюшкова следующим стихотворением:

Памяти К. Н. БАТЮШКОВА

Погиб корнет, лихой рубака.
Он гордость Черных был Гусар,
Его последняя атака
Врагу тяжелый был удар.
Когда Германскую пехоту
Он у Козян атаковал,
То изрубил без мала роту,
Но сам в бою неравном пал.
С ним был лишь взвод. За это дело
Его представили к кресту,
За то, что он исполнил смело
Свой долг и умер на посту.
За то, что он врагам не сдался,
Когда был ими окружен,
Как лев, отчаянно сражался
И был лишь смертью побежден.
Да, он погиб... Жена рыдает,
Не встанет он в Безсмертный строй!
Погиб корнет, но Полк весь знает,
Что Костя Батюшков герой.

Константин Николаевич Батюшков был женат (с 1913 года) на дочери сенатора Ильинского, имел старшую сестру Екатерину, которая была замужем за Александрийцем В. М. Барновым, и младшего брата Феодора, также корнета Александрийского гусарского полка.

Фельдфебель Марсель Пля, дважды удостоенный Георгиевского креста за службу на самолете "Илья Муромец"

Марсель Пля - русский чернокожий герой

Марсель Пля, французский гражданин, родившийся на Таити, прибывший в Россию со своей матерью, добровольцем поступивший в русскую армию и дважды удостоенный Георгиевского креста за службу на самолете "Илья Муромец". Фотография 1916 г.

О сослуживце и члене экипажа Янковиуса - авиаторе-негре Марселе Пля.
"_Здорово,Марсель!
-Здравим желаим вашскороди!
-Как живёшь?
-Ничиво живём помалиньку

Искрятся черным-черные глаза, сверкают зубы и лоснится широкий негритянский нос-арап. Только как же: на голове русская солдатская фуражка, на ногах брезентовые голенища, и такое отчётливое "здравим жилаим". Всякий к нему с вопросом:
-Как ты сюда попал?

Марсель охотно говорит. Русским языком он владеет отлично, только окончания заглатывает. Любит щегольнуть солдатскими словечками, забористыми,как стручковый перец.

Он сын далёких волшебных островов Тихого океана, где солнце повенчано с морем и у них дети счастливые, острова полные улыбок, цветов и шёпота волн.
И в его крови растворено солнце и песни синих приливов.

Марсель Пля-французский гражданин. Девять лет назад его мать была привезена богатыми людьми в Россию в качестве няньки и снею курчавый и бойкий подросток.
Холодная Россия стала второй родиной чёрному Пля.
Теперь он женат на русской, имеет ребёнка.

Когда началась война, он как французский подданный, доджен был явиться в ряды Жоффра, но остался, вступив добровольцем в русскую армию, сначала в качестве шофёра, потом моториста на воздушном корабле.

На "Илье Муромце" он заработал два креста"

(Огонёк. воскресенье 23 октября 1916 года,№43)

...

3 апреля экипаж «Ильи Муромца» под командованием поручика Костенчика получил задание бомбардировать станцию Даудзевас. В состав экипажа кроме командира входили второй пилот Янковиус, артиллерийский офицер поручик Шнеур, моторист Касаткин и вольноопределяющийся моторист-стрелок Марсель Пля, негр из французского цирка, каким-то чудом попавший в эскадру.

На втором заходе немцы встретили их ураганным огнем. Только сбросили серию, как перед кораблем два взрыва. Грохот, треск дерева, полетели щепки, звон разбитого стекла. Костенчик отпрянул назад, а потом упал на штурвал. Корабль вначале задрал нос, потом клюнул вниз и завертелся в спирали. Кто-то успел выключить зажигание. Янковиус, стоявший на коленях у открытого бомболюка, бросился к командиру. Он вытащил раненого из кресла, но в этой круговерти не смог освободить его ноги из-под ремней педалей. Не теряя времени, второй пилот сел за штурвал, поставил ноги прямо на ноги раненого товарища и вывел самолет в горизонтальный полет курсом домой. Касаткин включил магнето. Заработали только три двигателя. Крайний правый молчал.

Все немного пришли в себя, оказали первую помощь командиру, который находился в бессознательном состоянии. В этот момент из верхнего люка с грохотом свалился Пля. Все остолбенели. Кто-то не выдержал: «Марсель, ты ведь должен был лететь к земле самостоятельно!» Все рассмеялись, напряжение было снято. Оказывается предусмотрительный француз привязался ремнем к стойке крыла и, когда «Муромец» падал, он в шоковом состоянии болтался в воздухе. Марсель потом долго восхищался прочностью самолета.

Янковиус благополучно довел израненную машину до аэродрома и удачно посадил. Как только на пробеге подъемная сила упала, крыло отвалилось. Оказывается был перебит верхний лонжерон, и крыло держалось только за счет подъемной силы. За этот боевой вылет весь экипаж был награжден и повышен в звании. Марселю Пля был пожалован чин старшего унтер-офицера.

Перед полетом к Лаврову явился Марсель Пля и попросил взять его стрелком хвостовой установки. Марсель зарекомендовал себя метким стрелком, и потому Лавров охотно взял с собой смелого француза. Артиллерийскому офицеру Отрешко вменялось в обязанность следить за воздухом и подавать сигнал стрелку в хвосте и, кроме того, самому вести огонь с верхней установки. При подходе к немецкому аэродрому сотник доложил, что видит трех истребителей, набирающих высоту. Все на борту приготовились. Первый истребитель, имея превышение в 150 м, начал атаку с удаления в 300 м. Он в пикировании открыл огонь. Почти одновременно ему ответил Пля.

Заговорил и верхний пулемет. Немец дернулся в сторону, перевернулся и стал беспорядочно падать. Тут пошел в атаку второй. Пля не дал ему прицелиться и первый открыл огонь. Истребитель, не меняя угла пикирования, проскочил мимо «Муромца» и устремился к земле. Третий немного походил кругами, развернулся и отбыл восвояси. По возвращении «Муромца» весь отряд поздравил победителей. Особенно интересовались, как чувствовал себя Пля. Марсель заявил, что в воздухе хорошо, хотя и сильно обдувает, но на взлете и посадке нестерпимо трясет и потому приходится вставать. При стрельбе же сиденье мешает. Лучше его делать складным. Все эти замечания были учтены Сикорским при доработках имеющихся машин, а также при внесении конструктивных изменений в последующие серии.

http://ru.wikipedia.org/wiki/Пля,_Марсель

Василий Николаев Кочетков

В Белозерске, Новгородской губернии, 30-го мая текущего года, проездом из С.-Петербурга на родину в Симбирскую губернию, скончался скоропостижно, от паралича сердца, один из старейших солдат русской армии, отставной фейерверкер лейб-гвардии конно-артиллерийской бригады Василий Николаев Кочетков, 107 лет от роду, из которых более 60 лет он провел на действительной военной службе солдатом.

Из найденной в вещах этого замечательного воина-ветерана копии с указа об отставке видно, что Кочетков – уроженец Симбирской губернии, Курмышского уезда, Благовской волости, с. Спасского, и в службу вступил, из кантонистов лейб-гвардии гренадерского полка, 7-го марта 1811 г. Первоначально он был музыкантом унтер-офицерского звания, затем строевым унтер-офицером и фельдфебелем; в 1820 г. переведен в лейб-гвардии павловский полк, а в 1833 г. – в лейб-гвардии конно-пионерный дивизион. По расформировании последнего, в 1843 году, Кочетков послан в кавказскую армию, “для обучения на быстрых реках правильного спуска, наводки, укрепления и разборки понтонных мостов”. Здесь он был причислен к нижегородскому драгунскому полку и, по своему желанию, остался служить в кавказских войсках, получив разрешение на то Генерал-Фельдцейхмейстера Великого Князя Михаила Павловича, с сохранением гвардейского оклада жалованья.

Участвуя в военных действиях на Кавказе, Кочетков был трижды ранен: в шею навылет, в обе ноги с раздроблением левой голенной кости, и через год – снова в левую голень. Тяжко раненый в сражении при ауле Дарго, Кочетков попался в плен чеченцам. Пробыв в плену 9 месяцев и 23 дня, он бежал оттуда, за что награжден знаком отличия Военного Ордена 4-й степени. В 1849 году, за выслугу лет, по экзамену, Василий Кочетков удостоен производства в подпоручики, но отказался от офицерского звания, получив установленный серебряный шеврон на левом рукаве мундира, офицерский темляк на саблю и 2/3 оклада прапорщичьего жалованья в содержание. В 1850 г. он переведен в штаб кавказского корпуса жандармов и в следующем 1851 году вышел в отставку.

Этим закончился первый период его военной службы, продолжавшийся сорок лет. За это время Кочетков участвовал в отечественной войне 1812-1814 гг., в турецкой войне 1828-1829 гг., в войне с польскими мятежниками в 1830-1831 гг., в кавказской войне с 1844-1849 гг. и в венгерской кампании 1849 г. В частности, он находился: в бородинском сражении 26-го августа 1812 г., в сражении под Лейпцигом в 1813 году, в составе войск, вступивших в Париж в 1814 г., при взятии турецких крепостей Варны, Исакчи и Силистрии в 1828-1829 гг., в сражения на Грохольском поле и под Остроленкой, а также в штурме и взятии Варшавы 26-го августа 1831 г., в делах при вырубке Гайтинского леса в 1844 году, при ауле Дарго в 1845 году и при укреплении Зырянах в 1846 г. и, наконец, – в деле при Дебречине в 1849 году.

Прошло два года, началась крымская война 1853-1856 гг., и Кочетков вновь поступил на действительную службу, по призыву, для защиты Севастополя, в казанский егерский полк, и здесь провел два года, участвуя в вылазках охотников, причем на Корниловском бастионе разорвавшеюся бомбою “закидан землею и мелкими осколками и каменьями, повредившими ему спину”. В 1856 году, лично покойным Государем Императором Александром II, он был переведен в лейб-гвардии драгунский полк, а затем, в 1862 г., зачислен в роту дворцовых гренадер, и здесь произведен в унтер-офицеры.

В это время Кочеткову было уже шестьдесят лет от роду. Увешанный знаками отличий, он получал, сравнительно, достаточное содержание, имел хорошее служебное положение, но чувствовал в себе силы к дальнейшим подвигам, любил боевую жизнь воина и в 1869 году, “по поданной им докладной записке Государю Императору”, был послан на театр военных действий в Среднюю Азию, где и зачислен в 1869 году в туркестанскую конно-артиллерийскую бригаду, горных орудий, фейерверкером 1 класса, причем, при отъезде, Государь Император лично пожаловал ему пятьдесят рублей. Здесь Кочетков участвовал во взятии Туркестана в 1865 г. и Самарканда в 1868 г. году, а в 1873 году перешел песчаную степь, и в составе войск, под начальством генерал-адъютанта Кауфмана 1, участвовал в хивинском походе и взятии Хивы. Этим он закончил свою службу в Азии и в том же 1874 году, по Высочайшему повелению, назначен снова на службу в жандармский корпус, в состав конвойных Императорского поезда на курско-киевской железной дороге.

Через два года, т. е. в 1876 году, Кочетков, по предложению в Бозе почивающего Великого Князя Николая Николаевича Старшего, поступил в сербскую армию волонтером, а затем, возвратясь на родину, по заключении мира между Сербией и Турцией в 1877 г., зачислился в последнюю восточную войну, в состав нашей действующей армии в 19-ю конно-артиллерийскую бригаду. Здесь неутомимый Кочетков участвовал в обороне Шипки, но в одном из сражений лишился левой ноги. Старик остался, однако, жив, и в 1878 году “за отличие” переведен в лейб-гвардии конно-артиллерийскую бригаду, откуда и уволен в отставку.

Безконечно длинный ряд подвигов представляет собою служба этого доблестного воина, служившего при трех Императорах, в 12 войсковых частях, трех родов оружия (пехоты, кавалерии и артиллерии), участвовавшего в десяти кампаниях и получившего шесть ран. Мундир его представлял редкое явление, будучи украшен на погонах соединенными вензелями трех в Бозе почивающих Императоров: Александра I, Николая I и Александра II, а на левом рукаве восемью рядами нашивок из золотого и серебряного галуна и тесьмы; на шее же и на груди Кочеткова висело 23 креста и медали.

На закате дней, около года тому назад, это был еще бравый старик, высокого роста, с военной выправкой, которая как бы закалила его; никто бы не дал ему его лет, и трудно верилось, сколько перенес этот человек в своей жизни лишений и невзгод, в особенности, если принять во внимание, как много он совершил военных походов, побывав и в Париже и в Хиве, исколесив всю Россию с Кавказом и Польшей и пролив свою кровь в Турции, Венгрии и славянских землях.»

+++

А щас на год боятся в армию сходить.

Человек-легенда Николай Слепцов
За каждого убитого русского расстреливал двух чеченцев



В истории пензенского края (хотя почему края? В истории России) имя этого легендарного человека несправедливо забыто. А были времена, когда его сравнивали с прославленными полководцами — Румянцевым, Суворовым, Ермоловым.
Враги складывали о нем былины. Российское офицерство мечтало походить только на него — нашего земляка, героя кавказских войн Николая Павловича Слепцова…
С честью выдержав экзамены в Петербургский горный институт, Николай Слепцов тем не менее просит у своих родителей разрешения посвятить свою жизнь военной карьере.
«Молю Бога, да продлит он дни ваши на радость и счастье. Батюшка! Я очарован истинным назначением военного звания и ставлю его выше всех других занятий», — пишет он отцу.
Закончив школу подпрапорщиков, Слепцов зачисляется в прапорщики в прославленный лейб-гвардии Литовский полк.
Но служба в столице была не по сердцу молодому горячему офицеру: он подает рапорт за рапортом с просьбой направить его в действующую армию — на Кавказ. В 1840 году просьбу удовлетворили, и его перевели в Нижегородский драгунский полк, квартировавший, как тогда говорили, «на погибельном Кавказе».
В продолжение пяти лет наш земляк в обер-офицерских чинах участвует в 30 сражениях и 19 января 1845 года за отличие в бою производится в чин майора и назначается командиром вновь формируемого 1-го Сунженского линейного казачьего полка (Николаю Павловичу в то время было 29 лет).
Сразу по назначении он издает следующий приказ: «…Казаки! Вам придется иметь дело с врагом, который силен только тогда, когда нападает на слабого, но вы сильны именем русского, доблестью казачьей, славою с давних времен. Положитесь во всем на меня, и я вас прославлю. Мы водрузим знамя нашего Спасителя там, где укажет нам Бог перстом царя; я же считаю долгом пожертвовать для вас моим состоянием, здоровьем и жизнью…»
Обет этот был исполнен от слова до слова.
Шесть лет Слепцов провел в беспрерывной и яростной борьбе с чеченцами и приобрел громкую известность даже у врагов.
За свою выдающуюся храбрость и военные доблести Николай Павлович заслужил ордена св. Анны II степени, св. Станислава I степени, золотую саблю «За храбрость» и орден св. Георгия IV степени. А в 1850 году 35-ти лет от роду он был произведен в генерал-майоры.
Еще при жизни Слепцов стал каким-то сказочным богатырем в глазах горцев. Сам Шамиль считал командира Сунженского полка отчаянным героем.
Как-то раз сунженцам предстоял путь через Шалинскую поляну, которую напуганный победами русских Шамиль превратил в особо укрепленную линию, прорыв окоп в четыре с половиной версты длиною.
До этого несколько атак регулярных войск на Шалинскую поляну закончились неудачей, и Шамиль похвалялся, что позволит сбрить себе бороду, если когда-нибудь нога русского перешагнет это укрепление. Слепцов заявил главнокомандующему Кавказским фронтом: «Даю слово Вашему сиятельству, что возьму Шалинский окоп один, с моим полком, без Вашей поддержки, с помощью Божьей».
Предварительно выполнив обманный маневр и заставив чеченцев вернуться в родные аулы, он повел атаку одновременно с флангов и разбил неприятеля.
Только одно имя нашего земляка наводило страх на горцев. Матери чеченки, чтобы унять наиболее крикливых питомцев, говорили: «Слепцов идет!» — и дети умолкали. В то же время злейшие враги приходили к нему с гор как к мудрому и уважаемому человеку с просьбой разобрать их ссору.
Бессребреник по природе, Николай Павлович все свое довольно значительное состояние, доставшееся ему после смерти родителей и по разделу с братьями, положил на то, что из своего кошелька вознаграждал и обеспечивал вдов и сирот тех казаков, которые были убиты под его командованием в делах против горцев А уж как боготворили своего командира сунженцы. Вот слова из полковой песни:

Уж спасибо Воронцову,
Что в Чечню он нас послал
И начальником Слепцову
Быть над нами приказал.

Слепцов был человеком своего жестокого времени — за каждого убитого русского предавал казни двух чеченцев.
Современник Слепцова писал о нашем легендарном земляке. «Преобладающее его военное качество — безоглядная отвага. Он был храбр, как рыцари в романах. Не было преграды, которая бы его остановила, опасности, которой бы он устрашился, военного предприятия, которое бы он счел невыполнимым.
В Слепцове было что-то волшебное, магическое, так он умел очаровывать, привязывать к себе, возбуждать фанатическую преданность».
Даже горцы — его непримиримые враги — сложили о нем песню: «Знали все горы, богатый и бедный, знали бесстрашную удаль Слепцова, гостеприимную сень его крова. Знали и мы, чеченцы, его и любили врага своего».
Человек-легенда Слепцов верил в судьбу и знал, что погибнет на Кавказе. Именно поэтому еще при жизни генерал сам выбрал себе могилу рядом с местом, где был похоронен его племянник (тоже пензенец) Веретенин.
10 декабря 1851 года отряд Слепцова вступил в жаркое и вместе с тем блистательное сражение с неприятелем на правом берегу Гехи. При штурме Гехинского завала, находясь впереди лично им предводимой центральной колонны, генерал Слепцов был сражен пулею в грудь.
Горе было всеобщим. Вот как о нем вспоминали сами казаки: «Рыдал весь полк. Войсковой старшина с тремя сотнями людей повез тело в Ачхой, потом в станицу Ассинжую и далее в станицу Суняенскую, исполняя волю покойного «Желаю быть неразлучно с моими сунженцами».
В Ачхое тело героя было положено в гроб, обитый черным бархатом с серебром. Жители станицы Ассинской вышли на полпути встречать тело погибшего генерала, основателя этой станицы. Шествие приближалось к Сунженской. Женщины громко рыдали и всю дорогу траурной процессии устилали своими платками и шалями. Кругом стоял неописуемый стон. Родная станица, рыдая, укоряла полк не сумевший сберечь жизнь дорогого батюшки»
14 декабря 1851 года состоялись похороны Слепцов лежал в гробу в мундире казачьего полка «Пусть положат его в сырую землю в нашей одежде», — говорили казаки. Генерал-майор Николай Павлович Слепцов погребен на станичном кладбище в Сунженской.
В Петербурге еще не знали об этой смерти, и 23 декабря 1851 года Высочайшим приказом Слепцов был назначен начальником Владикавказского военного округа. Когда же Николай I узнал о гибели одного из своих любимых генералов, то повелел: «Станицу Сунженскую впредь именовать Слепцовскою В сей станице воздвигнуть генерал-майору Слепцову памятник» На что было отпущено из государственного казначейства 6300 рублей.
28 мая 1852 года приказом наследника Цесаревича, бывшего тогда главным начальником военно-учебных заведений, имя Н. П. Слепцова внесено в черную мраморную доску в церкви Николаевского кавалерийского училища. 44-й Нижегородский драгунский полк, где некоторое время служил Слепцов, поместил в своем офицерском Собрании его портрет, а одна из картин, изображающая гибель генерала, была передана в собрание картин Зимнего дворца в Петербурге.
Владимир Вережбовский

Генерал "Хромой шайтан"



Барон Григорий Христофорович фон Засс принадлежал к древнему вестфальскому роду, представители которого еще в XV веке перебрались в Остзейский край, не раз обнажали оружие под знаменами ордена меченосцев, а в 1710 году в числе 52 так называемых рыцарских родов, к которым принадлежали в частности бароны фон Унгерн и фон Врангель, принесли торжественную присягу на верность русскому государю Петру Великому…

Гришеньке только-только стукнуло пятнадцать, когда отец призвал его к себе и сказал:
— Сын мой. В жилах твоих течет славная воинская кровь, и пора тебе тоже приобщаться к родовому нашему ремеслу. Собирайся! Коня себе выберешь сам, а вот это письмо передашь лично в руки графу Остерману-Толстому, давнему моему сослуживцу. Сейчас он как раз получил в командование Гвардейский корпус.
Письмо возымело действие. Зачисленный юнкером в легендарный Гродненский гусарский полк, юный барон сразу же попал в кровопролитную сечу при Дрездене (15 августа 1813 года), потом были Кульм и знаменитая «Битва народов» под Лейпцигом, за которую фон Засс получил солдатский Георгиевский крест, а в придачу к нему — ранение в ногу и пожизненную хромоту. На родину Григорий Христофорович возвратился в чине корнета (произведенный «вне линии, за отличную храбрость»), и с тех пор, как писал он сам, «жизнь моя сделалась непрестанною службой, а служба — жизнью». Во время русско-турецкой войны 1828-1829 годов Засс — уже майор! — участвует с корпусом генерала Паскевича в боевых действиях на Кавказском театре (наградой ему стали Владимир 4-й степени с бантом и подполковничьи погоны), а двумя годами позже, командуя Моздокским казачьим полком, Григорий Христофорович совершил небывало дерзкий набеговый рейд, пройдя из конца в конец всю Чечню и наголову разгромив по пути несколько мятежных «скопищ», за что и получил среди местных мюридов уважительное прозвище — Хромой шайтан. Весной 1833 года фон Засса (к тому времени уже полковника) пригласил к себе начальник Кавказской области генерал-лейтенант Иван Александрович Вельяминов и, хмуро кивнув ему, разложил на столе подробную карту театра.
— Вот это,— сказал генерал, указуя ногтем,— Кубанская линия, вот это — самый ее центр, а вот это Баталпашинский кордонный участок. На всей Кубани сейчас он самый неспокойный, а потому и начальник там нужен под стать обстановке: самостоятельный, решительный, энергичный… и, разумеется храбрый. Такой, к примеру, как вы.
***
Станица Невинномысская с ее белыми мазанками, плетнями, кущами садов и новой церковью, выглядела бы вполне мирно, если б не насыпанный вокруг нее высокий земляной вал и мрачно глядящие с орудийных площадок чугунные пушки. Местные казаки-«линейцы» встретили нового начальника (к тому ж еще и «немчуру») без особой радости, но минуло несколько дней, и «станишные» отзывались о нем уже вполне уважительно:
— Надо ж! Ну вроде бы немец-перец и фон-барон, а как увидишь его в седле, так иной раз и сумнение возьмет — уж не черкес ли?.. В общем, одно слово — джигит!
Офицерам фон Засс объявил:
— Господа. С этого дня и далее считайте себя приглашенными к моему столу. Без чинов и церемоний, по-нашему, по-кавказски… Так что ежели не побрезгуете — милости прошу!
Первые дни барон как бы между делом расспрашивал казаков о местном житье-бытье, но те большей частью отмалчивались, и лишь некоторые в сердцах восклицали:
— Да рази ж это житье? Ни тебе скотину выгнать, ни тебе в поле выйти… Совсем обнаглел черкес! Вот, к примеру, словили горцы недавно в лесу наших девок и сволокли за речку… Среди бела-то дня! Будто не в России живем, ей-Богу, а в дикой туретчине… Доколе ж это все нам терпеть, ваше скабродие?..
Лицо Засса сделалось жестким.
— Недолго, станишный. Теперь уж недолго… Дай срок! За все с ними посчитаемся… В том числе и за девок!
***
Весна между тем кончалась, реки заметно мелели. Барон, имея в охранении лишь нескольких казаков, каждый день самолично делал рекогносцировки, порою даже навещал опасный «черкесский» берег. А среди ночи к нему стали являться невесть откуда личности странные и подозрительные. Замотанные бешметами до самых глаз, они подолгу беседовали с полковником на местных наречиях и затем исчезали, тщательно запрятывая в своих одеждах русские золотые червонцы. Так, выражаясь по-современному, Засс формировал собственную сеть агентурной разведки.
— На войне, — говорил он,— имеют хождение лишь две разновидности валюты — кровь и золото. Черкесам же свойственна ненависть к русским и жадность к рублям… Почему ж я не могу воспользоваться этой их слабостью?
В одну из ночей Засс поднял по тревоге две казачьи сотни. Незадолго перед тем лазутчики донесли ему, что черкесы собрали на том берегу «скопище» в сто с лишним сабель, готовясь утром выйти в набег на русские посты… Позже Григорий Христофорович напишет в своем рапорте:
«…Я полагал, что лучше подвергнуться ответственности за самовольный переход через Кубань, нежели оставить хищников без преследования».
Реку перешли по заранее разведанному броду. Следом за казачьими сотнями (при двух горных орудиях) выступили две роты Навагинского полка, командовал которыми капитан Левашов. Барон перегнулся к нему из седла:
— Вы помните нашу диспозицию? Ничего не напутаете?..
Капитан обиделся:
— Полноте, Григорий Христофорыч! Я же старый кавказский волк… Устроим все в лучшем виде!
С рассветом передовой дозор углядел сквозь утренний туманец массу вооруженных людей… Засс осенил себя крестным знамением:
— Точненько вышли… Ну, братцы, с Богом!
Артиллерийские упряжки стремительно вылетели к самому «скопищу», и вот уже пушки сняты с передков и развернуты по-боевому…
— Картечью!.. — возгласил седой фейерверкер.— Обе сразу… Пли!
«Неприятеля,— будет написано позже в рапорте,— мы застигли в совершенный расплох…»
Засс приподнялся в стременах и дал команду:
— Станишные!.. Шашки — вон! Пики на бедро… Рысью в галоп — марш!
И — пошло дело. Дело веселое – сабельное.
Смятые напором казачьей «лавы», черкесы («в самом жалком расстройстве») бросились под защиту леса, но тут им прямо в лицо — прицельно! — грянули ружейные залпы засадных рот капитана Левашова… Все было исполнено, как он и обещал, «в лучшем виде»!
Подводя итог операции, Засс доносил командующему:
«Они (казаки) как бы воскресли духом, снова видя успех своего оружия… и получив надежды, что наконец прекратятся беспрестанные вторжения в их край хищнических партий».
***
До зимы полковник провел еще несколько «партизанских» (так их тогда называли) рейдов, каждый раз упреждая готовящийся черкесский набег… Почти полвека спустя «белый» генерал Скобелев скажет о пеших маршах:
— Тридцать верст — только приятно, шестьдесят — неприятно, девяносто — тяжело, а сто — уже крайность!
Зассовские солдаты «отмахивали» в одну ночь и по шестьдесят, и по семьдесят, и по девяносто верст, а временами случалось им превысить и самую «крайность»… Утомленные, бойцы порою роптали на командира:
— Вот уж истинно — хромой бес! А к тому ж еще и двужильный… Все б ему гнать и гнать!..
«Но это,— писал потом один из «линейцев»,— были всего лишь краткие минуты слабости… В действительности же солдаты не просто любили своего «беса» — они боготворили его! Засс представлялся им героем почти сверхъестественным, а горцы свято верили, что барон обладает особым искусством отводить от себя пули…»
В 1835 году Григорий Христофорович фон Засс был назначен командующим всей Кубанской линией, награжден золотой саблей с надписью «За храбрость», а в январе 1836 года получил генеральские эполеты… Возвышение в чине, однако ж, никак не умерило его личной боевой активности. Совершив еще несколько «партизанских» набегов, барон задумал особо дерзкую экспедицию, «дабы,— как доносил он потом высшему начальству,— подвергнуть разорению два верхних аула племени абадзехов и тем положить конец их беспрестанному хищничеству…». Дождавшись безлунных ночей, Григорий Христофорович со смешанным конно-пешим отрядом выступил из крепости Прочный Окоп и, совершив два ночных перехода, был уже почти у цели, когда высланный вперед казачий урядник возвратился и доложил:
— Ваше превосходительство! В аулах собрано громадное скопище, всадников тысяч до двух… Нам с этакой силой не совладать!
Фон Засс приказал денщику раскинуть ковер, прилег на него и некоторое время пребывал в глубокой задумчивости… Затем бодро встал и сказал офицерам:
— Господа. Сейчас мы свернем в ближайший «мирный» аул, там переночуем, а утром я что-нибудь придумаю… Даст Бог день, даст и пищу!..
Едва лишь рассвело, Засс велел выстроить обе казачьих сотни.
— Станишные!— сказал он.— Вы, как известно, мастера на все руки, но мне сейчас потребен умелец особого рода… Вот, к примеру, хороший гроб… Сумел бы кто-нибудь изготовить?
Казаки засмеялись.
— Да че там уметь? Вон, Митюха с Усть-Лабинской. Такие домовины строгает — одно загляденье! Сколотит вам хошь генеральский, с базетом и глазетом!..
А вскоре по горским селениям разнесся слух, что генерал фон Засс внезапно заболел и скончался… Жители ближайших окрестностей толпами стекались в аул, чтобы собственными глазами взглянуть на легендарного «Хромого шайтана» — пусть даже и мертвого!.. «Зрелище,— вспоминал очевидец,— было мрачное. Засс лежал на постели, покрытый простынею вроде савана; три восковых свечи горели над изголовьем, гроб, убранный цветами, стоял тут же…»
Лазутчик от мятежных абадзехов, самолично убедившись в «кончине» Засса, стрелою помчался в родной аул, и вскоре собранные там воины-джигиты устроили по поводу сей радостной вести бурное празднество…
Радовались они, впрочем, совершенно напрасно.
«На рассвете,— писал участник тех событий,— «покойный» Засс ударил всею силою на оба селения, захватив их в полный расплох… Когда сделалась повсеместная тревога, отряд уже покончил свое дело: забрал пленных, рогатый скот, баранов… зажег аулы и отступил…»
Получив донесение Засса, генерал Вельяминов долго смеялся.
— Ну, барон! Это ж надо — с таким талантом сыграть покойника!.. Но ежели раз похоронили, то жить ему теперь полагается до ста лет, никак не меньше!..
Григорий Христофорович фон Засс прожил на белом свете 86 лет, сойдя в могилу генералом от кавалерии.
Кто его теперь помнит? Да почти что никто. Ни Кубанской, ни Лабинской, ни Белорецкой «линий» больше нет. Укрепление, названное когда-то «Зассовским», давно срыто. В советских исследованиях по истории Кавказских войн имя его не поминается, потому как деятель он был совершенно не «прогрессивный»…
Но зато есть в Краснодарском крае город Армавир. И, даст Бог, настанет однажды день, когда в где-нибудь в самом его центре будет выбито рельефными золотыми буквами:
«Основан в 1848 году генералом Г. Х. фон Зассом».
В.Н. Чистяков

Василий Иванович ЧАПАЕВ (9.2.1887 — 5.9.1919), герой гражданской войны и анекдотов



Родился 9 февраля 1887 года в деревне Будайки Казанской губернии, ныне в черте г. Чебоксары Чувашской республики, в семье крестьянина-плотника. Вместе с отцом и братьями плотничал, работая по найму, смог выучиться грамоте.

В 1914 был призван на военную службу. Окончив учебную команду, Чапаев дослужился до унтер-офицерского чина. За проявленную отвагу в сражениях первой мировой войны был награжден тремя Георгиевскими крестами и Георгиевской медалью, получил звание подпрапорщика.

В 1917 находился в госпитале в Саратове, затем переехал в Николаевск (ныне г. Пугачев Саратовской области), где в декабре 1917 был избран командиром 138-го запасного пехотного полка, а в январе 1918 назначен комиссаром внутренних дел Николаевского уезда.

В начале 1918 сформировал красногвардейский отряд и подавлял кулацко-эсеровские мятежи в Николаевском уезде. С мая 1918 командовал бригадой в боях против уральских белоказаков и белочехов, с сентября 1918 начальник 2-й Николаевской дивизии.

В ноябре 1918 был направлен на учёбу в Академию Генштаба, где находился до января 1919, а затем по личной просьбе был направлен на фронт и назначен в 4-ю армию командиром Особой Александрово-Гайской бригады.

С апреля 1919 командовал 25-й стрелковой дивизией, отличившейся в Бугурусланской, Белебеевской и Уфимской операциях во время контрнаступления Восточного фронта против войск Колчака. 11 июля 25-я дивизия под командованием Чапаева освободила Уральск. В ночь на 5 сентября 1919 белогвардейцы внезапно напали на штаб 25-й дивизии в Лбищенске. Чапаев со своими соратниками сражался против превосходящих сил врага. Расстреляв все патроны, раненый Чапаев пытался переплыть реку Урал, но был сражен пулей и погиб.

Награжден орденом Красного Знамени.

Благодаря книге Д.А.Фурманова "Чапаев", который был военным комиссаром 25-й дивизии и поставленному по этой книге фильму, в котором Чапаева блистательно сыграл актер Б.А.Бабочкин, достаточно скромная роль Чапаева в гражданской войне получила широчайшую известность.

Да-а уж, я бы не додумался... Как говорится - "Ни к селу, ни к городу!". Наверное, эти три креста и утянули, благополучно, так-таки, Чапая на дно реки Урал, а еврейский орден КгГасного Шнамень был для него ТАК-ТАКИ спасательным кругом, пока бульбы не пошли.
Формально - он конечно, ГК, но вот морально-этически - никак нет. Давайте присовокупим сюда еще, и всех предателей-проходимцев, типа Буденного и Керенского, также обладателей ГК, а еще многих царских генералов-предателей, как то: Гутор, Самойло, Бонч-Бруевич и мн. др. с 80% офицеров ГШ РИА, вольно и невольно, оказавшихся в рядах Красной армии под началом "первого красноармейца" тов. Троцкого-Бронштейна, дальнейшая судьба которых - "За что боролись, на то и напоролись!".
Предлагаю не засорять нормальную тему, подобными осОбями...