Мы вошли опять в здание. Возле Сан Саныча собрались офицеры, он им что-то объяснял. Смысл атаки не изменился. Только соседи, которым уже надавали по шее, предлагали нам выступить первыми и отвлечь внимание на себя. А они потом уже подключатся. Сан Саныч послал их подальше. Он сам предложил такой вариант:

- Через час начинаем наступление. Идут все, без исключения. Все, кто может держать оружие. Все тыловики, саперы, связисты, ремонтники, экипажи танков. Я сам пойду. Если мы останемся там… - Сан Саныч помолчал, - то не нужны уже будут ни связисты, ни тыловики. Это есть наш последний и решительный бой… Вопросы?

- Как пойдем - валом, одним потоком?

- Да, разрывать силы не имеет смысла. И так их мало.

- А может, ночью?

- Тогда они повесят осветительные ракеты, и нам будет еще хуже, они-то будут в темноте.

- А дымы?

- Пока ветер нам в лицо. Если переменится, то попытаемся. А сейчас нет смысла. И помните, пожалуйста, что там в окнах наши ребята.

- Вот то-то и плохо. Так бы завалили духов вместе с их зданием, а сейчас осторожничать!

- Они все равно погибнут! - кто из молодых командиров взводов выкрикнул. Обычное дело - истерика перед боем.

- А если бы ты был на их месте, то как оно было бы? - спросил Серега.

- Я бы застрелился.

- Ага, с прикованными руками. Тоже мне герой. Потом жить-то сможешь, когда будешь знать, что из-за тебя парни погибли?

- Ладно, в другом месте будете ссориться, - прервал дискуссию Сан Саныч. - Примерно час на подготовку, а затем вперед. Все свободны.

Разошлись по углам здания, кто-то пошел на крышу, чтобы еще раз посмотреть на площадь, по которой через час придется бегать. У кого-то наступала истерика, он психовал, нервничал, некоторые начинали судорожно писать письма домой. В них клялись в любви женам, а детям наказывали быть хорошими. Кто знает, может это письмо дойдет вместе с написавшим его. В комплекте.

Из здания выбежал боец и закричал, чтобы готовились. Пошли к подразделениям. Уже решили, что пойдем с остатками второго батальона.

Чем ближе площадь, тем скорее бежит кровь, вот уже и стало жарко. Снял перчатки, засунул под бронежилет. Проверил автомат. Снял с предохранителя, загнал патрон в патронник. Перекрестился, глядя в небо. Сдвинул черный подшлемник на затылок. Во рту появился привкус крови. Адреналин опять начал свою игру. Теперь главное, чтобы отцы-командиры не передержали нас здесь, а то, если не будет боя, адреналин сожжет всю энергию, и после будем как выжатые лимоны. И вот по радиостанции прозвучала команда "555".

Штурм! Штурм! Штурм! Фас, бешеные псы, фас! И побежали мы. Вынеслись из-под укрытия Госбанка. Вот они - сто пятьдесят метров площади. Все, как на блюдечке. Не спрятаться, не скрыться. Только вперед. Почти сразу духи открыли огонь. Первые секунды он был вялым, а затем окреп, набрал силу и мощь. Не пробежал и пятнадцати метров, как пришлось кувыркаться, перекатываться, мелкими перебежками продвигаться вперед. Многие при этом мешали друг другу. Сталкивались, валились на землю. Материли друг друга. Толком ничего не видно, пот заливает глаза, выедает их. Перекат, еще перекат. Уйти подальше от фонтанчиков, которые поднимали пыль возле головы. Лицом о камни, о грязь. Не страшно. Инстинктивно тянет залезть в воронку. Но нельзя. Судя по выбоинам от пуль, они уже хорошо пристреляны. Сумка с гранатами для подствольника мешается, при перекатывании бьется о землю, не хватало только, чтобы гранаты сдетонировали и разнесли меня на куски.

Из Госбанка не заметил, но, пробежав, прокатясь метров семьдесят, ясно увидел, что в окнах Дворца стоят, висят привязанные, прибитые к рамам наши. Русские. Славяне. Мертвые были раздеты, и их желтые тела повисли. Руки вверх, колени согнуты. Некоторые достают подоконника, и создается впечатление, что в безмолвной молитве они стоят на коленях, подняв к небу руки. Другие как бы зависли в воздухе, у третьих ноги свесились с подоконника внутрь или наружу. Прибитые гвоздями руки не давали телам упасть.

Некоторые из живых кричали, чтобы их убили и прекратили мучения. Другие, наоборот, умоляли их спасти. Духи, прикрываясь телами как живых, так и убитых, стреляли в нас. Редко кто из духов не был прикрыт телом русского солдата. Я понял, что не смогу стрелять. Не уверен, что не попаду в своего. Убитого или живого. Не могу!

За телами наших братьев скрывались снайпера. Они почти не прятались. Их оптические прицелы поблескивали на солнце. Нельзя было из подствольника разнести эту мразь на куски. Ничего нельзя сделать! Ничего!

Фашисты при взятии Берлина не ставили пленных из концлагерей как живой щит впереди себя. А эти…

Живые, изможденные, избитые с потрескавшимися от ветра, мороза грязными, опухшими лицами кричали. Кто-то просто мычал. Кто-то открывал рот в безмолвном крике. Все это рождало целый букет противоречивых чувств. Комок подкатился к горлу. Хотелось, как в детстве, зарыдать в полный голос, не стыдясь своих слез. Заплакать из жалости к тем, кто сейчас безвинно страдал, из-за того, что не можешь им толком помочь. За что, за что им такие страдания? Они же все вчерашние школьники. Год-полтора назад они сидели за школьным столом, писали девчонкам записки, тайком курили в подъезде. Вместо того, чтобы бежать вперед, пока по мне не стреляют, я опустил автомат на руку и начал, напрягая зрение, вглядываться в лица и тела тех, кто служил духам живым щитом.

Некоторые были знакомы, не знал я их по именам и откуда они, а просто видел в подразделениях бригады. Слезы катились у меня из глаз, дышать было трудно. Комок стоял в горле, становилось душно, несмотря на стоявший вокруг холод, сорвал с себя подшлемник. На третьем этаже этого Дворца я узнал бойца, с которым рядом лежал под пулями во время первого штурма. Он был раздет до пояса, мертвый, ноги висели на улице, а руки были прибиты к рамам. Рядом с его боком, справа, чернело пятно. Это было мурло духа.

Я поднял автомат, перевел его на одиночный огонь и начал целиться. Долго, очень долго я выцеливал это ненавистное пятно. Дух стрелял по площади, был в азарте, в горячке боя. Ему не нужен бронежилет. Мертвое тело моего товарища служило ему лучше всякого укрытия. Прикрываясь телом, он стрелял очередями, прибивая навечно к зимней грязи новые жертвы. Автомат прыгал в моих руках. Бушующая кровь мешала сосредоточиться. Пот заливал глаза, мешал прицелиться. Вдох, задержка дыхания, медленный выдох. Вдох, задержка дыхания, медленный выдох. Подвожу медленно автомат. Совмещаю ненавистное пятно с прорезью в прицельной планке и мушкой на конце автоматного ствола, на полувыдохе затаиваю дыхание и выбираю люфт спускового крючка. Дошел палец до упора и продолжает медленно, плавно давить. Как произошел выстрел, я даже не слышал, был поглощен только одной задачей - убить! Только почувствовал отдачу в плечо после выстрела. Глаза все также напряженно продолжали всматриваться в то место, куда я целился. Я не заметил, как дух упал, но больше он не появлялся. Я был уверен, что нет больше его. Нельзя прятаться за мертвыми и убивать живых. Нельзя!

Только после этого я вернулся в реальный мир. Многие уже были далеко впереди меня. До стен Дворца им оставалось не больше десяти метров. Еще немного и они будут в "мертвой зоне". Это такой участок местности, где противник не сможет обстреливать наших. Некоторые духи высунулись из окон и стреляют по нам. Мы в свою очередь в этот самый миг расстреливаем духов. Некоторые раненые летят вниз. Кто кричит благим матом, кто вываливается молча из окон. Немногие падают внутрь здания.

Кто их наших парней успел, тот добежал и спрятался под стенами Дворца, а некоторые остались лежать. Остальные дрогнули и побежали обратно. Они пробегали мимо нас, лежащих на земле, глаза у них были как бы распахнуты. Такое ощущение, что бежали слепые. Рты разинуты, не хватает воздуха. Паника. Духи стреляют в спину им, и постепенно огонь переносится на нас. Крики, стоны раненых, вопли о помощи. Все это режет слух, бьет по барабанным перепонкам. Холодной струей внутрь, в душу, заползает страх. Громадным усилием удерживаю себя на земле. Я не герой, я помню этот панический ужас, который охватывает каждую клеточку мозга, тела и есть только одно желание - бежать. Бежать, не разбирая дороги, куда угодно. Только одно чувство - скрыться, убежать, спрятаться.

Стиснув зубы до хруста, начинаю обгоревшим обломком металла копать мерзлую землю. Вонзаю как можно глубже и выбрасываю ее впереди себя. Нет, не получится у вас прошлый номер, не получится. Зубами, ногтями, но останемся мы на этой площади и возьмем ее. И за тех ребят, что висят сейчас в ваших окнах, вы ответите. За каждого.

Поднял голову, посмотрел, нет ли духов, не идут ли они в атаку. В атаку духи не собирались, а лишь орали что-то, раскачивали трупы наших солдат в окнах. Те, - замершие, закостеневшие - с глухим, мерным стуком бились о стены. Некоторые духи неприцельно стреляли в нашу сторону. Кричали что-то оскорбительное, корчили рожи. Резали, тыкали ножами немногих живых пленных, что остались на окнах. Кто-то из них кричал, кто-то, стиснув зубы, пытался молчать. Некоторые теряли сознание, это их спасало на какое-то время от бессмысленных пыток. Смерть в данном случае является избавлением!

Вот и подумай, читатель, виновен ли ты лично в смерти тех ребят, что погибли такой мучительной смертью? Я считаю, что виновен. Своим апатичным отношением к происходящему.

Вокруг наши копали мерзлую землю, вгрызались в замерзший асфальт. Некоторые использовали воронки для этого. Пробивали в них "лисьи норы". Духи быстро поняли, что мы, в отличие от прежних атак, не собираемся откатываться назад, и вновь открыли по нам огонь. Вновь фонтанчики начали поднимать вокруг меня пыль, грязь, подтаявший снег. Я начал работать быстрее.

Скорость, скорость. Пальцы уже содраны в кровь, ногти обломаны почти до мяса. Не чувствую боли, зарыться, закопаться, а потом уже, гады, мы с вами разберемся. Пот тек ручьями по лицу, от бушлата валил пар. Чувствовал, что белье и "афганка" пропитались потом насквозь. Скорость! Вот уже голова моя скрылась в неглубокой ямке. Если я не вижу противника, то это не значит, что он не видит меня. Поэтому глубже, глубже. Хорошо, что не у нас в Сибири воюем! Там земля промерзла глубоко.

А тем временем духи подтащили минометы и открыли огонь. Мины пока ложились неприцельно, поднимая большие фонтаны грязи, снега, песка. Страшно хочется жить. Проснулся инстинкт самосохранения, инстинкт любви к жизни. Скорее, скорее, глубже, глубже. Дыхание срывается, я уже задыхаюсь, пот мешает, не смахиваю его с лица, пусть льет, только вниз, только в землю. Скорость, скорость. Все быстрее растет куча песка и земли передо мной. Стаскиваю с себя грязный от земли и мокрый от пота когда-то бывший черным подшлемник. Воротник бушлата намок от пота, а набившаяся земля сыпалась за шиворот. Поначалу это вызывало раздражение, но желание выжить заставило не обращать внимания на эти пустяки.

Злость и желание выжить заглушили все остальные чувства. Не было ни голода, ни холода, ни жажды. Только одна цель - зарыться и выжить. Злость, страх. Мало воздуха, чертов бронежилет сковывает движения, висит колом. Без него я давно бы уже бы зарылся по самые уши. Чтобы его снять, пришлось бы привстать, но не было такой силы, которая бы заставила меня сейчас приподняться под обстрелом. Ненавижу этот визгливый вой мин. До конца дней этот вой будет преследовать меня. И каждая клетка моего тела будет сжиматься в животном ужасе при воспоминании об этом.

Жарко. Ослабил крепление боковых лямок на бронежилете, теперь он практически висит только лишь на плечевых ремнях. Ох, велик соблазн снять четырнадцать килограммов чертова железа, скинуть бушлат и просто в одной "афганке" полежать на сырой, холодной земле.

Окоп почти готов. Осталось лишь спрятать ступни. Но сил уже почти нет. Теперь автомат к себе поближе. Пока копал, наполовину засыпал его землей, она посыпалась в рукава. Не обращаю внимания на эту досадную помеху. Я жив, закопался по уши в землю, и теперь только прямое попадание мины может меня накрыть.

Осторожно, очень осторожно поднимаю над бруствером голову. Волос у меня и так мало на ней, подшлемник лежит на земле, от головы валит пар. Неплохая мишень для снайпера. Стараюсь не думать об этом. Одевать шапочку-подшлемник не хочется. Вроде, не обращают внимания.

Духи простреливают площадь из минометов, подствольников, пулеметов и автоматов. Пытаются кидать ручные гранаты под самое основание здания. Там обосновалась небольшая группа наших, тех, кто успел пробиться под стены Дворца. Находясь в "мертвой зоне", они окапывались. Духи пытались их достать гранатами, но те разрывались на безопасном расстоянии. Только с наступлением темноты духи могли предпринять попытку уничтожить наших. Поэтому, если мы не поможем славянам до темноты, они пополнят "музей ужасов" в окнах Дворца.

Или Дворец брать или бойцов своих из-под его стен вытаскивать. Третьего не дано. Оглядываюсь. Многие роют свои окопы, некоторым они могут стать могилами. Кое-кто закончил эту работу и сейчас, подобно мне, уподобляясь черепахе, осторожно высовывает свою голову из панциря-окопа. Головы, как и у меня, непокрыты, от них также валит пар. Похоже, что у духовских снайперов перерыв на обед. Туда им и дорога, чтоб они подавились, паскуды долбаные. Духи постепенно, поняв, что на площади нас достать проблематично, перенесли свой минометный огонь на Госбанк.

Мины ложились все ближе к полуразрушенному зданию. Если вести массированный огонь по этому сараю из минометов, то он через несколько часов рухнет. Вместе с ним погибнут и люди, что пытаются укрыться за его стенами. Так что еще неизвестно, кому уютней: мне, лежащему кверху задницей на площади, или тем, кто скрывается за бетонными стенами, которые могут превратиться в мавзолей.

Вот первые мины уже начали рваться на территории Госбанка, поднимая облака дыма, пыли, щебенки. Чтобы как-то отвлечь внимание противника пришлось, тем, кто на площади, тоже открыть огонь. Хоть и был наш огонь жидким и не мог причинить духам серьезного вреда, но, тем не менее, пришлось считаться и с нами.

Никто не координировал людей, их огонь. Просто все старались оттянуть огонь духов на себя. Самое главное не попасть по тем, кто висит в окнах.

На верхних этажах не было видно в окнах наших, но суетились духи. И вот уже одна темная фигурка полетела вниз. Дух летел без крика, значит мертвый, а если раненый, то падение с тридцатиметровой высоты не прибавит ему здоровья. И духи озверели. Они перенесли огонь на площадь. И вновь вой мин, оглушительные разрывы неподалеку. Опустился на дно окопчика. Такого родного, милого. Разеваю рот как можно шире и напрягаю барабанные перепонки. Затекают мышцы на челюсти. Все труднее сдерживать новые воздушные волны от разрывов мин, гранат. Сильнее и сильнее стегают по несчастным барабанным перепонкам тугие волны воздуха. Кажется, что из ушей что-то бежит, струится. Трогаю рукой и осторожно смотрю. Ничего. Просто показалось. Воевать с разинутым ртом неудобно, но иначе могут разорваться барабанные перепонки. Каждый новый разрыв кидал в рот новую горсть земли. Отплевываюсь. И в этот момент новый разрыв, и по ушам прокатилась волна воздуха. Бедные уши еще толком не отошли от прошлой контузии, а тут новый удар "хлыстом".

Трясу головой, словно пытаясь выбить из ушей воду после купания. Не помогает. Опять мягкая глухота окружает меня. Музыкант из меня уже не получится.

У глухоты есть и свои преимущества. Пока летит мина, наши прячутся в окопах, а духи в спортивном азарте выглядывают из окон. Куда попадет? Я из-за травмы почти не слышу воя мины. Только слабый свист. Ставлю автомат на одиночный огонь. Примечаю, в каком окне появляется самый любознательный дух, и прицеливаюсь. Раздался очередной свист. Боковым зрением улавливаю, как в соседних окопчиках головы нырнули вниз, и тут же появился любопытный дух. Он выглядывал из того окна, где не было "живого" щита. На, сука! Одновременно я нажимаю на спусковой крючок. Не отрываясь, смотрю как одновременно с моим выстрелом, тело духа было отброшено внутрь здания. Готов урод!

Мы еще повоюем. Пусть и полуглухой, но пока не отправят в тыл, постреляю. Улыбка растягивает мой рот от уха до уха. Главное не потерять самоконтроль. Намеренно пропускаю следующую мину. Хоть и пропустил мину, но приметил еще одного любопытствующего. "Любопытство сгубило кошку!" - говорю сам себе. Жду мину. Высматриваю ту "кошку", которая не в состоянии сдержать свой охотничий азарт, высовывает глупую башку. Это же тебе не театр, где самые лучшие места в партере. Вдох-выдох, вдох, полувыдох, головы нырнули, свист, голова мишени появляется в окне. Выстрел! Есть! Руки вверх, голова назад. Еще один готов.

Духи вновь начали вести огонь по зданию Госбанка, на этот раз мины уже прицельно попадали. На крыше здания поднимались разрывы. И уже не обращали внимания духи на нашу отчаянную стрельбу. Они сконцентрировались только на одном - уничтожить наши немногочисленные основные силы. Если сейчас наши не пойдут вперед, то нам, на площади, и тем, кто остался под стенами Дворца, можно писать похоронки.

Наши, видимо, ушли в подвальные помещения, но там долго не продержишься. Бетонные стены обвалятся и погребут заживо остатки бригады. Давайте, ребята, вперед!

Словно услышав мои призывы и заклинания, наши выскочили из Госбанка и отошли назад, и оттуда уже начали стрелять по Дворцу. В автоматно-пулеметную стрельбу вплели свои голоса сначала БМП, а затем и танки. Они стреляли по крыше Дома правительства, где не было наших пленных. На крыше и верхних этажах все чаще начали рваться снаряды, обсыпая вниз куски стены. Не знаю, были ли команды по координации действий, но судя по тому, что духи засуетились и начали вести огонь по другим сторонам, я предположил о наступлении наших с другой стороны.

В нашу сторону огонь ослаб, и наши начали наступление. Из-за глухоты я плохо слышал, и поэтому мог ориентироваться только по тому, что наши побежали вперед. Звуки стрельбы и разрывов плохо слышались, доносились, как сквозь вату. Впереди шла пехота, танки и БМП стояли сзади и вели огонь. Вот первые уже добежали до нас, лежащих на площади, и мы начали подниматься, чтобы идти в атаку. Духи вновь огнем смели нас. Кто остался лежать на площади, не двигаясь, некоторые сумели укрыться в окопчиках, остальные повернули и побежали назад. Я остался на прежнем месте. Если бы не холод, который начал меня доставать, то можно было бы комфортно устроиться. Теперь одежда, пропитанная потом, начала остывать, и мой же пот начал забирать тепло. Через час наступят сумерки. Костерок не разведешь, пищи горячей мне не видать, водки с собой тоже нет. Не весело.

Потом еще предпринимались отчаянные попытки очередного штурма, но кроме как потери людей, они абсолютно ничего не принесли. Снайпера духов, вооруженные хорошей ночной оптикой, пресекали наши поползновения. Одного бойца убили, трех ранили. Мы подползли к одному из них и, оттащив за какой-то кусок бетона, начали оказывать первую помощь. Унести его мы не могли. Снайпер нас караулил, и стоило лишь выйти из-за камня, как вокруг нас начинали подниматься фонтанчики от пуль. Нас было трое. Двое спасателей и один раненый. Боец был ранен в ногу. Пуля прошла навылет.

Он держался молодцом. Шутил, бодрился. Пытался отвлечься. По моему мнению, ноги он лишится. Кровотечение со вторым бойцом мы остановили. Конечность опухла до чудовищных размеров. Мы обкладывали его ногу холодными камнями. Чтобы боец не умер от болевого шока, а также не страдал от боли, мы за несколько часов вкололи все три ампулы промедола. У каждого в его аптечке имеется только одна такая ампула. Мы отдали ему свои ампулы. Для того, чтобы они действовали дольше и эффективней, кололи ему в вену. Первый раз в жизни я делал внутривенные уколы, да еще и в полной темноте. Получилось. Было холодно, раненому также необходимо было тепло. Его начало потряхивать. Поднялась температура. Положили его между собой, сняли с себя бронежилеты, укрылись ими. И таким образом грели его и сами согревались. Ночь была холодная, звездная. Все тепло, накопленное за день землей и нами, уносилось в космическую бездну. Очень холодно. Ледяная земля вытягивала наше тепло. Казалось, что сама жизнь утекает из тела вместе с теплом.

- Товарищ капитан, курить есть?

- Что? Говори громче!

Боец жестом показал, что хочет курить.

- Есть. Держи.

Мы закурили. Сигарет было мало. Курили одну, пуская ее по кругу, передавая из рук в руки. Тщательно прикрывали от противника и ветра.

Боец жестами предложил попытаться выползти и вытащить раненого. Я кивнул. Снайпер отпустил нас на пару метров, а потом опять попытался убить. Кое-как отползли назад. Раненый то впадал в забытье, то вновь приходил в себя. Мы понимали, что положение критическое. Бойцу необходимо тепло, квалифицированная медицинская помощь, а не наши жалкие потуги. Может на него и действовал наркотик, но судя по тому, что его трясло как при лихорадке, можно было предположить, что до утра он не дотянет.

Прошло около двух часов. Мы лежали, не подавая признаков жизни. Бронежилеты подстелили под раненого и навалили сверху. Трясясь от холода, старались согреть его. Вдруг мой боец вскочил и попытался пробежать отрезок, разделяющий нас и здание Госбанка. Через семь-десять метров он споткнулся, раскинув руки, упал вниз лицом, и ноги его по инерции закинулись высоко вверх. Тело лежало без движений, без судорог, без конвульсий. Комок подкатился к горлу. Из-за своей глухоты я так и не узнал как его зовут, но спасая раненного, мы чувствовали друг друга. Курили недавно одну сигарету. И вот нет парня. Просто нет. Погиб. Пытался привести помощь, и не смог. Что же ты, снайпер-сука, видел ведь, что парень бежит от тебя. Он может дезертир, откуда тебе знать? Зачем стрелять в спину? Никакой угрозы он не представлял.

Холодало. В своей аптечке нашел тюбик с красными таблетками тетрациклина. Разжал рот раненому и всыпал ему штук пять этих таблеток. Не доктор я, но по-моему сделал все правильно. Пусть он и не намного младше меня, но испытывал я к нему чисто отцовские чувства. Я был бессилен чем либо ему помочь. Парень приходил в сознание, и что-то шевелил губами. Посмотрел в глаза парню, он смотрел на меня и медленно шевелил губами. Я виновато улыбнулся и постучал по уху. Развел руками, для верности сказал, что не слышу из-за контузии. Тот в ответ изобразил слабую утешительную улыбку. Я достал сигарету и показал ему, он слабыми руками взял ее. Прикурили. Глядя в ночное небо, трясясь вместе от холода, мы прижимались друг к другу.

Над головой висели осветительные мины и ракеты. Небо прочерчивали строчки от трассирующих очередей. Бойца начало сильней потряхивать, я поближе прижался к нему, полуобнял его. Посмотрел в глаза и при свете очередной повисшей ракеты увидел, как изо рта у него упала сигарета, уголек ее тлел на бушлате, распространяя вонь от тлеющей ваты. Глаза его остекленело смотрели в небо, тело выгнуло дугой, конечности подрагивали в конвульсиях, а вокруг рта появился венок из кровавой пены. Изо рта толчками, в такт конвульсиям, выталкивалась кровь. Она бежала по подбородку и впитывалась в воротник бушлата. Тело сильно, без конвульсий, выгнуло дугой, потом оно разом обмякло и упало наземь. Не понимая, что делаю, я поднял его поникшую голову, плохо слыша самого себя, заорал ему в лицо, тормошил его, бил наотмашь по щекам, пытался сделать искусственное дыхание, вывозился в его крови - кровь потушила окурок, тлеющий на его груди. Я заплакал, молча, с прихлипыванием, приподнял обмякшее мертвое тело и прижал к себе. Сам вздрагивал от рыданий, и тело русского солдата тряслось в такт мне. Я потерял сейчас, может, самого близкого и дорогого человека. Прости, брат, что не смог тебе помочь. Может, если бы я попытался бежать за помощью, ты остался жив? Получается, что я трус? Побоялся быть убитым и не пошел, понадеялся, что ты дотянешь до утра, до следующей атаки наших. Я виноват перед тобой. Прости! Прости! Прости!

В обнимку с телом солдата я встретил очередной рассвет своей никчемной жизни. Я не смог уберечь от гибели хорошего парня… Опустился туман. Появился небольшой шанс выбраться. К черту эту площадь! К черту этот драный Дворец! Все к черту! Погиб такой Парень! Погибло столько Парней!!! На хрен!!! Не хочу быть бараном. Авиация, артиллерия пусть сотрут в порошок эту Чечню! Богом проклятое место. Ни одна страна не стоит жизни того, чье тело я нес на руках. Сил не было, но нес прямо на руках. Ступал медленно, автомат болтался за спиной и в такт шагам мерно бил по спине. Руки, спина, шея затекли. Я шел. Глядел прямо перед собой. Бронежилет остался сзади, на месте нашей последней ночевки.

Дошел до тела бойца, который побежал за помощью. Посмотрел на его окровавленную спину. Снайпер оказался мастером. Пуля попала точно в позвоночник и перебила его. Прости, брат, что ты здесь. Это я, полуглухой инвалид, должен лежать вместо тебя. Прости, если сможешь. Я старше тебя, многое видел. Оставил после себя след на земле - сына. А ты? Только окончил школу и за свое бесплатное образование отдал жизнь. Неравная плата. Я шел медленно. Ждал выстрела в спину от снайпера. Этот выстрел был бы избавлением, искуплением за все. Но ничего не происходило. Из тумана появились человек пять и бросились ко мне. Они осторожно приняли у меня тело солдата. Прощай, друг! Прости!

В последний раз я взглянул на посиневшее лицо, перепачканное кровью. На скрюченные пальцы. Веки я ему прикрыл еще ночью, но казалось, что я вижу остекленевшие глаза. Прощай!

Пошатываясь, растирая сведенные руки, я пошел к зданию. Меня догнал солдат и что-то начал говорить. Я не слышал его. Хмуро и внимательно посмотрел на него, не говоря ни слова, развернулся и пошел опять в сторону здания. Солдат снова меня догнал, дернул за рукав и показал рукой в сторону, где стояли носилки и суетились врачи. Видимо, там устроили медпункт. Я отдернул руку и сквозь зубы сказал:

- Пошел на хрен. У меня все в порядке. А кто подойдет - разобью морду. Можешь так всем передать.

Солдат в растерянности смотрел на меня, на мой перепачканный в крови бушлат, на мое грязное лицо.

- Это не моя кровь. Иди отсюда.

Боец еще что-то начал говорить, но я уже, не обращая никакого внимания, пошел дальше. Вход в здание был обрушен. Наткнулся на начальника штаба первого батальона Ваню Ильина. Он был хмур, но когда увидел меня, остолбенел. Что-то закричал и подбежал ко мне. Обнял. Что-то говорил. Я покачал головой и сказал, что немного оглох. Тот взял меня и потащил по направлению к врачам. Я вырвался:

- Ваня, пошел на хрен. Если ты потащишь меня, то перегребу по морде. У меня небольшая контузия, слух через пару дней восстановится. Выпить есть?

Иван кивал головой и говорил что-то, жестикулировал.

- Не старайся, один хрен, не слышу. Если будешь орать прямо в ухо, то тогда что-то услышу, а так - нет.

Подошли к БМП. Иван дернул за рукоятку десантного отсека, открыл дверь. Вместе влезли в отсек. Иван включил внутреннее освещение. Я присел на скамейку, тянущуюся вдоль всего борта, и снял бушлат. Внутри было сухо и тепло. Иван достал продукты. Тушенка, сгущенка, лук, чеснок, бутылка спирта. Постелил прямо на пол газету, достал чудо-бутылку минеральной воды. Разлил спирт по стаканам. Молча чокнулись. Выпили, запили прямо из бутылки минералкой. Не приходилось мне пить спирт, разбавленный минеральной водой. Я ел все без разбора. И тут же начал рассказывать. Я рассказывал все, что мне пришлось пережить за прошедшую ночь. Комок вновь перекрыл дыхание. С трудом протолкнул в себя очередную порцию спирта. Слезы текли по щекам. От пережитого, а также тепла, еды и спирта глаза начали закрываться. Страшно захотелось спать. Иван убрал остатки еды, постелил на полу замызганный ковер, бросил пару бушлатов под голову, дал небольшой ковер для укрывания. Помог снять мокрые ботинки и носки. Я провалился в беспокойный сон. Снилось, что я воюю на площади вместе с этим бойцом, что он умер у меня на руках. Мы живые, здоровые, бьем духов. Но потом боец погибает. Я просыпался, потом вновь засыпал, старался сделать все, чтобы спасти его от неминуемой гибели, но все было тщетно. То он подрывался на мине, то пуля пробивала его тело. И всегда он умирал одинаково, как это было в жизни. Я просыпался и опять засыпал, казалось, что просыпался не менее сотни раз. После очередной побудки решил, что от этого кошмара мне не избавиться. Наощупь нашел выключатель и включил свет. Оделся, обулся и не застегивая бушлат, взяв автомат, вышел на улицу.

Судя по солнцу, обед уже миновал, мои наручные часы остановились. Слух начал постепенно восстанавливаться. Это уже хорошо. Отчетливо слышалась ближняя стрельба. Голоса людей я различал, но не мог разобрать слов. Еще день-два и буду нормальным человеком. Вот только в ушах продолжал стоять звон.

Вокруг ходили бойцы и офицеры. Прикрытые стенами Госбанка, никто не пригибался. Все вели себя спокойно, совсем как в глубоком тылу. Я увидел Юрку. Тот был как все грязен, в прожженном, изодранном бушлате. Руки покрывал толстый слой грязи. Худое лицо было измождено, он пил воду из чьей-то фляжки.

Вразвалочку я подошел к Юрке и начал ждать, когда тот закончит пить. Юра пил так, как будто прибежал из пустыни. Вот он оторвался от горлышка фляжки, чтобы перевести дух, и боковым зрением увидел меня. Отдал фляжку какому-то бойцу и сделал шаг навстречу. Мы обнялись молча, крепко. Мы живы!

От редактора     Снайпер     Генерал     Разгром

Госбанк     Рейхстаг     Штурм     Предательство