Привожу воспоминания подполковника-дроздовца Гиацинтова Э.Н. из его
книги "Воспоминания. Верность присяге(1917)". Книгу читайте полностью, она небольшая.
Э.Н. ГИАЦИНТОВ
"ПОСЛЕДНИЕ годы унесли с собой много русских жизней. Пролилось
целое море крови в междоусобной войне. Волею судеб мне пришлось еще до
начала гражданской войны, в то время когда генерал Лавр Георгиевич
Корнилов, будучи Верховным Главнокомандующим[1] , делал последние
попытки спасти русскую честь, быть одним из главных действующих лиц
кровавой драмы, происшедшей в районе Броды - Тарнополь. Э.Н. Гиацинтов
1917 г.
Событие, которое я описываю ниже, до сих пор не пре давалось
огласке. Временное правительство, сидящее между двух стульев, по
вполне понятным соображениям не могло огласить его, так как это бы
вызвало большое неудовольствие Советов рабочих и солдатских депутатов.
Единственная заметка, появившаяся в газете "Киевская мысль" в конце
июля 1917 года, совершенно не давала ясного представления обо всем
происшедшем. Там было сказано приблизительно следующее: 16 июля*
расположение *-й пехотной дивизии, отказавшейся выступать на позицию,
было оцеплено отрядом кавалерии и артиллерии. Батарея *-й гренадерской
артиллерийской бригады выпустила по дивизии три шрапнели на высоких
разрывах, после чего все полки дивизии изъявили согласие на выполнение
боевого приказа[2] .
На самом деле было выпущено не три снаряда, а восемьдесят четыре,
и не на высоких разрывах, о чем свидетельствуют потери бунтовщиков,
сто пятьдесят четыре человека, из коих сорок восемь убитых.
Обстреливалась не вся дивизия, а только О(строленский) полк, при
котором не было офицеров и который в этот период отличался наибольшим
буйством[3] . Видя решительные меры правительственных войск, остальные
полки взбунтовавшейся дивизии изъявили покорность, не желая
подвергаться участи О(строленского) полка.
В своих воспоминаниях я счел нужным, раньше чем перейти к описанию
самого печального события, в общих чертах обрисовать состояние
батареи, в которой я служил, и окружающих ее частей. Фамилии офицеров
и названия частей не называю, дабы не навлечь ни на кого карающей
десницы советской власти.
* Здесь и далее все даты приводятся по старому стилю.
... Ближайшие за этим дни прошли спокойно, в обычных работах по
устроению позиции[43] . Немцы вели себя тихо и никаких поползновений к
дальнейшим активным действиям не проявляли. Большой неожиданностью для
всех нас было известие об открытии нового фронта в нашем тылу.
Известие это привезли из обоза второго разряда. Оказалось, что
отказавшаяся исполнять приказание * (46-я пехотная) дивизия,
расположенная в трех деревнях, ни на какие уговоры и увещевания не
поддавалась. О(строленский) полк, из которого офицерам удалось уйти,
избрал новый командный состав и выставил самые разнообразные
требования, вплоть до заключения мира. Начальство решило принять все
зависящие меры для их укрощения и перестало доставлять им провиант.
После уничтожения всех запасов они начали грабить население и
организовали целые отряды, которые захватывали проходящие мимо обозы
чужих частей. Таким образом, всем повозкам, подвозящим что-либо
частям, находящимся на позициях, приходилось издали объезжать район,
занятый мятежниками. Вскоре, однако, и эта мера оказалась
недействительной, так как целые отряды отходили довольно далеко от
своего расположения и нападали на отдельные повозки. Пришлось все
обозы соединять вместе и отправлять под охраной кавалерии. Такое
положение нарушало правильное питание фронта всем необходимым и
отрывало от фронта целую дивизию кавалерии.
Неизвестно, как долго бы еще нянчился с бунтовщиками Керенский,
но, на счастье, в это время главнокомандующим был назначен Корнилов,
который сразу же отдал приказ о введении смертной казни в прифронтовой
полосе[44] . Блеснул луч надежды на то, что еще не все пропало. Вслед
за этим приказом был получен еще один - о необходимости вести занятия
с солдатами на тех участках, где это позволяет боевая обстановка. Так
как наша стоянка принимала характер позиционной войны, мы не замедлили
этим воспользоваться и начали вести занятия пешим строем, что наиболее
способствует подтягиванию солдат. Комитетчики наши очень неприятно
были поражены таким оборотом дела, а солдаты, почуяв, что их вольнице
приходит конец, заметно подтянулись. 12 июля рано утром у нас была
слышна орудийная стрельба с тыла. Приехавшие в тот же день обозные
рассказали, что * (46-я пехотная) дивизия окружена кавалерией и утром
по О(строленскому) полку, расположившемуся в роще, стреляла гаубичная
батарея[45] . После нескольких выстрелов, произведенных на высоких
разрывах, батарея отказалась продолжать огонь. На бунтовщиков эта
стрельба не произвела никакого впечатления, и грабежи и бесчинства
продолжались по-старому. По-прежнему обозы сопровождались кавалерией и
позицийные части или получали все не вовремя, или оставались долгое
время без хлеба. Такое положение сильно озлобляло солдат против
мятежников[46] .
Около 12 часов 15 июля из управления бригады было получено
приказание немедленно выслать орудие при одном офицере в распоряжение
командира бригады[47] . Как орудие, так и офицер должны были идти по
жребию. Кроме командира батареи у нас было налицо три офицера. Я подошел тянуть
жребий первым и сразу же вытянул бумажку с крестом. В орудии,
вытянувшем жребий, наводчиком был эсер Трубкин. Через три часа я уже
подвел орудие к управлению бригады, где увидал уже стоящие орудия двух
других батарей. Оказалось, что все батареи получили такое же
приказание и теперь ждут сбора всех шести орудий. Старший из прибывших
офицеров[48] будет назначен командующим батареи и получит задание.
В ожидании прибытия остальных трех орудий мы строили различные
предположения. Старались как-нибудь выведать у адъютанта[49] , но он
сам ничего не знал. Наконец, все шесть орудий были собраны. Старшим из
офицеров оказался я. Адъютант доложил обо мне, и через минуту я стоял
перед командиром бригады. Генерал был сильно взволнован. Прежде всего
он меня предупредил, что задача, исполнение которой выпало на меня,
необычайно трудная и щекотливая. Дело в том, что терпеть у себя в тылу
взбунтовавшуюся дивизию совершенно невозможно, и поэтому решено
ликвидировать мятеж вооруженной силой. Ни на какие уговоры и угрозы
бунтовщики не поддаются. Стрельба гаубичной батареи благодаря тому что
велась неэнергично и на высоких разрывах не произвела никакого
впечатления. Поэтому вызвана легкая батарея от нашей бригады, которая
должна поступить в распоряжение командующего карательным отрядом
полковника Т(опилина) (генерал Т(опилин) зарублен большевиками в Крыму
в 1920 году)[50] . Мне надлежало немедленно отправиться в район
расположения отряда и явиться к полковнику Т(опилину); ликвидация
мятежа назначена на завтра.
Так как главные дороги заняты мятежниками, идти надо было в обход,
по боковым дорогам. По прямому направлению до деревни, в которую я
должен был вести батарею, было верст десять, но мне надо было сделать
не меньше пятнадцати, чтобы обойти все описанные места. Пожелав мне
удачи, командир бригады отпустил меня. Выйдя из избы, я рассказал
офицерам все, что узнал сам, а затем, собрав людей, сказал им, что
идем в карательным отряд и поэтому я их предупреждаю, что не только
неисполнение приказания, но даже всякая заминка будет мною караться
беспощадно.
Выступили мы из деревни, в которой собрались все орудия, около
семи часов вечера. Идти пришлось очень осторожно, чтобы не встретиться
с бунтовщиками, поэтому я выслал разъезды вперед и в сторону
новоявленного противника. Уже стемнело, когда на дороге впереди нас
показались всадники. Это были казаки, высланные командиром отряда для
встречи батареи. Через полчаса я уже отрапортовал полковнику
Т(опилину) о прибытии. Нас ждали с большим интересом, так как все -
и офицеры, и казаки - страшно томились несением такой странной
службы.
Отряд состоял из двух конных казачьих донских полков и
С(андомир)ского конно-пограничного полка[51] . Дисциплина во всем
отряде была образцовая. Озлобление против бунтовщиков было большое.
Кавалерии приходилось нести оцепление всего района и, кроме того,
охранять обозы. И люди, и лошади были страшно измотаны; при этом
каждый отлично сознавал всю уродливость и ненормальность создавшегося
положения. К нам, артиллеристам, отношение на первых порах было
определенно недоверчивое. Этому мы были обязаны своим
предшественникам, после первого выстрела отказавшимся стрелять дальше.
Командир отряда просил меня действовать решительно, не стрелять на
высоких разрывах, так как такое запугивание совершенно не ведет к
цели. План ликвидации мятежа был таков: конница к рассвету должна
закончить окружение тесным кольцом О(строленского) полка,
расположенного в небольшой роще. Батарея с рассветом открывает огонь
по роще и ведет его до тех пор, пока мятежники не выйдут оттуда без
оружия. О(строленский) полк был избран как наиболее отличившийся за
эти дни бесчинствами[52] . Кроме того, стреляя по роще, мы избегали
неизбежных жертв среди мирного населения и ни в чем не повинного
офицерского состава, так как во всех остальных полках дивизии офицеры
были задержаны. Так как роща была расположена на виду всех остальных
полков, то последним после ликвидации О(строленского) полка будет
предложено сдаться во избежание подобной же участи. Условившись о часе
выступления, все полегли спать.
Перед рассветом я в сопровождении молодого казачьего офицера
выехал на рекогносцировку позиции. Мы подъехали почти вплотную к самой
роще, не встретив никакого охранения. Это ясно показывало на то, что
солдаты в полной мере наслаждались плодами достигнутой свободы, а
кроме того, совершенно не боялись возможного наказания и не верили в
решительные действия правительства, которыми им угрожали столько раз.
Пугание выстрелами гаубичной батареи только укрепило их в сознании
своей безопасности.
Выбрав открытую позицию приблизительно в версте от рощи, я послал
донесение командиру отряда и приказание старшему офицеру на рысях
вести батарею. Светало. В роще не было заметно никакого шевеления. На
лугу перед рощей мирно паслись спутанные лошади мятежного полка. Когда
подошла батарея, было совсем светло. Указав каждому орудию точку
наводки, я приготовился к открытию огня. Минут через десять к позиции
подъехал полковник Т(опилин) в сопровождении сотни казаков и эскадрона
кавалерии. Я доложил ему, что все готово. Мятежники нас еще не
заметили и продолжали спать мирным сном. Было 5 часов 20 минут, когда
полковник Т(опилин) приказал мне открыть огонь.
Подавая команды, я наблюдал за солдатами. Они работали, как на
учении, только лица у всех крайне напряженные. Я скомандовал правому
орудию огонь. Наводчик зажмурил глаза и дернул за шнур. Почти вслед за
выстрелом перед рощей поплыло белое облачко разрыва. Прибавив прицел,
я дал выстрел вторым орудием. Снаряд разорвался на самой опушке. Не
давая времени опомниться ни своим солдатам, ни мятежникам, я дал
очередь (каждое орудие стреляет по одному разу одно за другим, начиная
с какого-нибудь фланга). Разрывы пришлись по палаткам. В один миг вся
роща ожила. Суматоха поднялась невероятная; кто хватался за винтовку,
кто просто под влиянием панического ужаса метался от одного дерева к
другому без всякого толку. После первых выстрелов я уже не сомневался,
что батарея будет стрелять до тех пор, пока я этого захочу. За первой
очередью я начал обстреливать всю рощу, причем три орудия стреляли
гранатами, а три - шрапнелями. Из рощи начали доноситься ружейные
выстрелы. В одном месте затарахтел пулемет. Над нами засвистели пули.
Я усилил огонь, начав стрелять беглым огнем (все орудия стреляют
вместе). Огонь моментально стих. Из рощи стали выбегать отдельные
группы, но так как они были с винтовками, их загонял обратно
пулеметный огонь спешенной кавалерии. Номера у орудий до того
увлеклись стрельбой, что, как видно, совершенно позабыли, по кому они
стреляют. В человеческих фигурах, бегающих между деревьями, они видели
только мишень для стрельбы. Предвидя это, я с тревогой ждал только
первых выстрелов, отлично зная, что потом солдаты будут увлечены
стрельбой с открытой позиции.
Минут через пять после открытия огня полковник Т(опилин) приказал
мне прекратить стрельбу. Он решил дать десятиминутную передышку. Если
же в течение этих 10 минут не будет выкинут белый флаг или мятежники
не выйдут из рощи без оружия, то обстрел возобновится. В случае
открытия второго обстрела решено было продолжать его без перерыва до
сдачи. Некоторое время после прекращения огня в роще не было заметно
особого оживления. Люди стояли и лежали за теми прикрытиями, которые
нашли во время огня. Чтобы Дать им понять, что огонь на время
прекращен, я отвел номера от орудий, оставив у каждого орудия только
наводчиков. Это было моментально замечено, и бунтовщики стали
собираться в кучки; через некоторое время эти кучки начали сплываться
в двух определенных местах. Вскоре ясно обозначились две толпы, над
которыми на каких-то возвышениях появились ораторы. Как видно,
начались митинги. Командир отряда Держал перед собой часы. Минутная
стрелка медленно подвигалась к назначенной цифре. У моих солдат лица
были оживленные, даже можно сказать веселые. Они с интересом ожидали
исхода дела. До десяти минут оставалось только две. Я скомандовал -
"номера к орудиям". Со стороны рощи этот подход к орудиям был встречен
гулом голосов. Раздалось несколько ружейных выстрелов. Три первых
орудия я навел по правому митингу, а три левых - по левому. Все орудия
на этот раз были заряжены гранатами. Из рощи не могли не видеть этих
грозных приготовлений, однако они все еще не хотели сдаваться, хотя
уже знали, что на этот раз их не пугают и не уговаривают. Десять
минут, данных на размышление, истекли. Шесть орудийных выстрелов
слились в один, и район митингов окутался дымом и пылью. Мгновенно
люди разбежались и стали прятаться за деревьями. Как уже было
условлено раньше, батарея обстреливала рощу непрерывным беглым огнем.
Только после седьмой очереди перед рощей появились первые выбежавшие
без оружия. Я моментально скомандовал батарее - "стой".
Через минуту все поле было усеяно бегущими без оружия
бунтовщиками. Со всех сторон на них галопом шла кавалерия и стала
собирать их и строить в колонну. Из ближайшей деревни по направлению к
роще на рысях выехал санитарный обоз. Я приказал сосчитать количество
выпущенных снарядов. Оказалось, что мы выпустили восемьдесят четыре
снаряда. Полковник Т(опилин) послал в деревни, в которых расположились
другие полки * (46-й пехотной) дивизии, приказание всем полкам
немедленно выстроиться на околице деревни без оружия. В случае
неисполнения этого приказания они предупреждались, что с ними будет
поступлено так же, как с О(стролен)ским полком. Я поручил старшему
офицеру отвести батарею в деревню и накормить людей и лошадей; сам же
поехал вместе с полковником Т(опилиным) к выстроившемуся
О(стролен)скому полку. Солдаты О(стролен)ского полка стояли,
построенные в две шеренги. Командир отряда скомандовал "смирно". Мы
немедленно проехали по фронту. Вид у мятежников был очень испуганный и
жалкий. Несколько человек стояло с перевязанными руками: это были
легкораненые. Выехав перед серединой фронта, полковник Т(опилин)
приказал в течение трех минут выдать зачинщиков. Фронт зашевелился,
послышались выкрики, и через минуту перед фронтом стояло уже человек
пятнадцать, вытолкнутых руками своих товарищей. Их сейчас же окружил
взвод казаков и отвел в сторону. Среди зачинщиков не оказалось
выбранного командира полка, так как он был убит одним из первых
выстрелов[53] .
Дальнейший ход дела мне представлялся весьма просто: будет сейчас
же составлен военно-полевой суд, и дня через два, самое позднее,
зачинщики будут расстреляны. Остальные же в зависимости от степени
вины понесут различные наказания. Далее полк должен быть расформирован,
и солдаты по частям вольются в другие полки, причем их, конечно, надо
как можно сильнее распылить. Того же, что случилось на самом деле,
предположить было совершенно невозможно.
А случилось вот что: только что были отделены зачинщики, как к
фронту подъехал какой-то штатский господин верхом на сером коне в
сопровождении целой свиты офицеров и солдат. Оказалось, что это
армейский комиссар[54] . С нами он поздоровался очень угрюмо.
По-видимому, он считал нас палачами. Узнав от командира отряда
подробности подавления мятежа, он не счел даже нужным поблагодарить
его. После этого полилась речь, в которой говорилось очень много о
революционном правосудии, измене революции, революционном долге и
защите завоеваний революции, о том, что правительство с болью в сердце
должно было отдать распоряжение о подавлении бунта вооруженной силой
и, наконец, о надеждах на то, что теперь мятежники постараются
загладить свою вину и исполнят долг до конца. Слушая эту речь, я
тщетно ожидал услышать хоть что-нибудь о России и необходимости
защищать ее, об этом не было сказано ни слова. Нужно все-таки
заметить, к чести комиссара, что он ни разу не назвал бунтовщиков
своими товарищами. В конце концов он заявил им, что в самом ближайшем
будущем вся * (46-я пехотная) дивизия будет послана на позиции. Надо
быть совершенно безграмотным в военном деле, чтобы отважиться ставить
мятежные части в полном составе на ответственные участки фронта. И вот
такие невежды с легким сердцем взяли в свои руки управление армиями,
считая, что опыт и знания - вещи второстепенные и могут быть вполне
заменены тюремным стажем. Так как остальные полки * (46-й пехотной)
дивизии безоговорочно исполнили все требования полковника, то есть
построились без оружия и моментально выдали зачинщиков, наша роль была
закончена. Простившись самым сердечным образом с полковником
Т(опилиным) и его офицерами, я повел батарею обратно. Командир бригады
поблагодарил весь личный состав за твердость и решительность, с
которой батарея исполнила возложенную на нее задачу, и приказал
каждому орудию идти на присоединение к своей батарее[55] .
В ближайшие после этого дни меня вызывали несколько раз в суд для
дачи показаний. Состав суда был не из революционной демократии, и в
первые же дни было вынесено несколько смертных приговоров. Привести в
исполнение, однако, удалось только два, так как самый демократичный во
всем мире министр и чуть-чуть не президент республики А. Ф. Керенский
поспешил для остальных прислать помилование. Смертная казнь была
заменена каторгой, причем осужденнные до окончания войны возвращались
в строй[56] . Результат такого гуманного отношения к преступникам не
мог не сказаться. Как только с должности главнокомандующего был смещен
генерал Корнилов и Керенский, выпустив свой знаменитый провокационный
приказ об "изменнике" Корнилове, поспешил занять остававшееся
свободным в течение почти двух месяцев место главнокомандующего
армии[57] , * (46-я пехотная) дивизия разложилась одной из первых.
Остальные части тоже шли по наклонной плоскости, но все же не с такой
головокружительной быстротой.
У нас в батарее разложение тоже шло полным ходом. Солдаты встали
уже на явно враждебную позицию по отно-шению к офицерам. Всякие
приказания исполнялись крайне неохотно. Все чаще и чаще приходилось
подчеркивать комитету, что такое-то распоряжение боевое и обсуждение
не входит в компетенцию комитета. У меня отношения с солдатами все
ухудшались и ухудшались. Меня обвиняли в наложении позорного пятна на
бригаду моими действиями в карательном отряде.
В середине сентября я уехал в отпуск и вернулся только через
месяц. Командующий батареей капитан П(розоровский) по моем возвращении
сдал мне батарею и поехал в отпуск[58] . За время моего отсутствия
солдаты еще более распустились, так что в распущенной банде, ничего не
желающей делать, трудно было узнать когда-то дисциплинированную часть.
Никакие усилия офицеров поддержать порядок и дисциплину не вели к
желаемым результатам. Разложение дошло уже до кавалерии и артиллерии и
шло быстро к неизбежному концу - гибели армии. Эксперимент
демократизации армии заканчивался....."
Штабс-капитан Эраст ГИАЦИНТОВ
Прага, июль 1926 года
|