"Появление Владимира Путина в кресле премьер-министра для большинства наблюдателей было полной неожиданностью.

Солнечным сентябрьским днем 1999 года в Вашингтон по приглашению фонда Сороса прибыл из Сибири томский губернатор Виктор Кресс. Я сопровождал его на обед в Госдепартамент, где собрались референты важных государственных лиц и консультанты по России.

— Г-н Кресс, кто будет следующим президентом России? — был первый вопрос.

— А вы как думаете? — спросил Кресс.

— Примаков? Лужков? Явлинский? Немцов? Лебедь? Зюганов?

— Владимир Путин, — объявил Кресс.

Среди собравшихся прокатился гул замешательства. Путин, конечно, новый премьер, шестой по счету за время правления Ельцина. Но у него всего два процента популярности! А у Примакова — двадцать два. Два месяца назад никто и не слыхал о Путине. Кто же он такой?

ЧЕЛОВЕК, КОТОРОГО САША Литвиненко впоследствии назовет своим убийцей, родился 7 октября 1952 года в Ленинграде, в семье рабочего вагоностроительного завода. В книге “От первого лица” — серии интервью с Путиным и о Путине, выпущенной в срочном порядке к выборам, мать будущего президента представлена как добрая, но “не шибко грамотная женщина”. Она часто меняла работу: была “и дворником, и ночью товар в булочной принимала, и в лаборатории пробирки мыла, и в комиссионном магазине была сторожем”. Она пережила ленинградскую блокаду. Когда родился Володя, ей был сорок один год.

Отец Путина служил в истребительном батальоне НКВД и вернулся домой после тяжелого ранения в ногу. Всю жизнь он хромал. Это был человек “серьезный, внушительный и сердитый”, как вспоминала школьная учительница Путина Вера Дмитриевна Гуревич, которая не раз посещала семью, чтобы обсудить плохую успеваемость и драчливость маленького Володи. В семье не было “ни сюсюканья, ни поцелуйчиков”; отец “был крутого нрава… но в душе очень добрый”. За плохое поведение Володя “получал ремня”. Вагоностроительный завод выделил семье Путиных жилплощадь в доме № 15 по улице Баскова, в 20 минутах ходьбы от Невского проспекта. Это была комната в двадцать квадратных метров, в коммунальной квартире на пятом этаже без лифта, куда вела грязная лестница с “ужасным парадным”. По воспоминаниям Веры Дмитриевны, “квартира была без всяких удобств. Ни горячей воды, ни ванной. Туалет страшенный, врезался как-то прямо в лестничную площадку. Холоднющий, жуткий… Кухни практически не было. Только квадратный темный коридор без окон. С одной стороны стояла газовая плита, с другой — умывальник. И не протиснуться. И за этой так называемой кухней жили соседи”.

Одним из ранних воспоминаний Володи Путина были полчища крыс, обитавших на лестничной клетке.

— Мы с друзьями все время гоняли их палками, — вспоминал кандидат в 2000 году. — Один раз я увидел огромную крысу и начал преследование, пока не загнал ее в угол. Бежать ей было некуда. Тогда она развернулась и бросилась на меня. Это было неожиданно и очень страшно. Теперь уже крыса гналась за мной. Она перепрыгивала через ступеньки, соскакивала в пролеты. Правда, я все равно был быстрее и захлопнул дверь перед ее носом… Там, на этой лестнице, я раз и навсегда понял, что означает фраза «загнать в угол».

По собственному признанию, Володя рос шпаной. Дворовый опыт стал источником многочисленных вульгаризмов и жаргонных словечек в президентских выступлениях. Это была не только школа речи, но и воспитание характера.

«Я был воспитан улицей, это были настоящие джунгли, — вспоминал Путин. — Прав ты или нет, ты должен быть сильным и сразу же отвечать на оскорбление! Если хочешь победить, ты должен идти до конца».

Несмотря на совместные усилия отца и учителей, его не удавалось отвадить от плохой компании — обитателей мира дворов, чердаков и подвалов, где ватаги малолетних хулиганов делили территорию, а поведение в драке составляло основу репутации.

По словам одного из школьных товарищей, Володя дрался, как бешеная кошка: “Маленький и тщедушный, он всегда, не задумываясь, атаковал первым: кусался, царапался, дергал за волосы; делал все, чтобы противник не мог опомниться».

Верность друзьям по дворовой компании — “своей кодле” была в этом мире высшей ценностью. Судя по всему, именно отсюда берет начало главная черта Путина, возымевшая такое значение в его карьере — лояльность по отношению к своим, “нашим”.

В книге “От первого лица” Путин говорит, что “неизвестно, как бы все дальше сложилось”, если бы в возрасте одиннадцати лет он не увлекся дзюдо. Первый тренер сыграл в его жизни “решающую роль… из двора вытащил”. Дзюдо научило его дисциплине, концентрации и тактическим навыкам. Оно стало всепоглощающей страстью. Как вспоминал тренер, на ковре Путин “был как маленькая рысь, он шел к победе любой ценой”.

На юридический факультет ЛГУ Путина взяли по “спортивному набору”, и он полностью оправдал ожидания, став чемпионом Ленинграда. Он продолжал выступать на ковре и после окончания вуза в 1975 году, защищая честь своей организации на внутриведомственном уровне; только теперь это были секретные соревнования, поскольку молодой специалист был распределен в Ленинградское управление КГБ. Девять лет спустя, оказавшись на курсах повышения квалификации в КИ (Краснознаменном институте им. Андропова), он запомнился сокурсникам в первую очередь как заядлый дзюдоист. Один живущий в Вашингтоне выпускник КИ рассказал мне, что всякий раз, проходя мимо спортзала, он слышал “крики и вопли” — это был Путин, который все свободное время посвящал тренировкам.

В книге “От первого лица” Путин не оставляет сомнений, что его главные жизненные впечатления и принципы были накоплены в уличной школе социального дарвинизма, драках на школьном дворе и в схватках на борцовском ковре. Воспоминания о проведенных боях наполнены красочными деталями переполнявших его чувств и размышлениями о тактике боя. Много лет спустя бойцовский опыт проявился в словах и делах президента, а блатная мудрость: “Мы проявили слабость, а слабых бьют” стала лейтмотивом его режима.

Как объяснял Березовский, “крутой” имидж Путина — “малолетний хулиган, спортсмен, разведчик” намеренно раскручивался в предвыборной кампании 1999 года. Он соответствовал настроениям большинства россиян. Уязвленная национальная гордость после поражения в холодной войне, мечты о “твердой руке”, которая принесла бы порядок и стабильность, и режущая глаза разница между роскошной жизнью околокремлевской элиты и нищетой масс — все это привело к тому, что аскетичный и угрюмый маленький человек со стальным взглядом и манерами предводителя дворовой “кодлы”, готовый бросаться в драку и побеждать любой ценой, был встречен массами с восторгом и ликованием. “Семья” упаковала Путина в соответствии с худшими инстинктами уставшего и озлобленного народа, полагая, что это всего лишь предвыборная технология. Но все оказалось всерьез.

ЕСЛИ “ХУЛИГАНСКАЯ” и “спортивная” составляющие официального образа претендента были близки к истине, то чекистская часть, а именно пятнадцать лет, якобы проведенных на тайном фронте борьбы с внешним врагом, по мнению Саши Литвиненко, были не более чем нагромождением белых пятен и нестыковок, за которыми скрывалось нечто такое, что имиджмейкеры не хотели выносить на публику. Саша утверждал, что Путин был чекистом наименее почетной разновидности, которую легко распознать, если понимаешь внутреннее устройство Конторы: это был профессионал политического сыска, а вовсе не разведчик или, как Саша, борец с бандитами. Миф о Путине-разведчике, который должен был представить претендента фигурой романтической и инстинктивно уважаемой, разваливался при ближайшем рассмотрении его профессиональной биографии.

Первым эпизодом этой биографии был визит молодого Путина в Контору в возрасте 16 лет, когда он, романтичный школьник, впечатленный героическим фильмом про шпионов “Мертвый сезон”, пришел просить, чтобы его приняли в КГБ. Человек, говоривший с юношей в приемной Ленинградского управления, объяснил, что в органы не поступают по собственной инициативе. Чтобы стать чекистом, нужно овладеть какой-нибудь полезной гражданской профессией, к примеру юриста, и ждать, пока всевидящая Контора сама не обратит на тебя внимание и не вступит в контакт.

История умалчивает о том, когда этот контакт состоялся, ибо следующей ступенькой в официальной чекистской карьере Путина было распределение в КГБ по окончании ЛГУ в 1975 году. Между тем, утверждал Саша, распределение в Контору не могло произойти на пустом месте. Зачислению в штат всегда предшествует период негласного сотрудничества. Так было и с самим Сашей, который, прежде чем попасть в штат армейской контрразведки, в течение года был тайным агентом в своей войсковой части: отслеживал “случаи дезертирства, контрабанды, хищения оружия и боеприпасов”. Так, безусловно, было и с Путиным, с той лишь разницей, что его осведомительство происходило на десять лет раньше в среде студентов ЛГУ, в самый разгар “застойного периода”, то есть было связано с идеологией и инакомыслием.

Официальная биография Путина умалчивает, чем он занимался первые четыре года службы, пока не перешел в разведку. Известно лишь, что закончив курсы оперативного состава в «401-й школе» на Охте, в которой готовили специалистов по негласному наблюдению, он работал в ленинградском УКГБ “по линии контрразведки”, что могло означать либо слежку за иностранцами, либо “пятую линию” — борьбу с диссидентами. Сослуживцы утверждали, что он работал в “пятерке”, что согласуется с официальным молчанием по этому поводу, ибо имиджмейкеры не преминули бы упомянуть о героических буднях кандидата, если бы речь шла о борьбе со шпионами.

Следующий элемент мифологии Путина-разведчика — его служба в ПГУ, то есть внешней разведке. Перевод в систему Первого Главного Управления состоялся в 1979 году, когда его отправили проходить годичный курс переподготовки в московскую Высшую школу КГБ им. Дзержинского. Однако после ее окончания Путина направляют вовсе не в центральный аппарат в Ясенево, откуда велись зарубежные операции, а возвращают обратно в ленинградское УКГБ, где он работает по линии РТ — “разведки с территории”, что в переводе на непрофессиональный язык означает разработку иностранцев в целях вербовки: сбор компромата, выявление слабостей, затягивание “объекта” в сеть.

Через четыре года следует еще один курс повышения квалификации, на этот раз в Краснознаменном институте (КИ), элитной школе советских Джеймс-Бондов. Там Путин провел год, с июля 84-го по июль 85-го. Попал он в КИ в чине майора в возрасте 32 лет и был явно не ровня “сливкам” шпионской профессии — молодым выпускникам языковых или политологических ВУЗов, проходивших полный, трехлетний курс обучения для засылки “нелегалами” в страны НАТО.

Принадлежность претендента к “черной кости” в иерархии ПГУ не преминули отметить в ходе предвыборной кампании и представители “шпионской элиты” из круга Примакова: “Да какой же он разведчик?!” После избрания Путина президентом эти высказывания закончились для их авторов увольнением из органов.

Злословя по адресу Путина, люди Примакова особенно подчеркивали то обстоятельство, что после обучения на Германском отделении КИ он был отправлен не в ФРГ, Австрию или Швейцарию, а в захолустную ГДР, да еще в провинциальный Дрезден, где “вообще ничего не происходило”. Там, пребывая на официальной должности директора Дома дружбы СССР-ГДР, Путин занимался “обыкновенной разведдеятельностью”: вербовкой агентов, обработкой и отправкой информации в центр и т. п. По его собственным словам в книге “От первого лица”, “речь шла об информации о политических партиях, тенденциях внутри этих партий, о лидерах — и сегодняшних, и возможных завтрашних, о продвижении людей на определенные посты в партиях и государственном аппарате”, иначе говоря, о политической слежке, что, естественно, включало активное сотрудничество с коллегами из “Штази” — службы госбезопасности ГДР. На этом поприще претендент заработал медаль «За выдающиеся заслуги перед Национальной народной армией ГДР».

В 1990 году Путин вернулся в Питер и был откомандирован в ректорат ЛГУ ответственным за международное сотрудничество, где и оставался вплоть до увольнения из органов в чине подполковника и перехода в мэрию в июне 1991 года.

Из всего этого при ближайшем рассмотрении, по словам Саши, вырисовывается “биография опера, специализирующегося на слежке и политическом сыске”, сначала за сокурсниками в ЛГУ, потом заезжими иностранцами, питерскими интеллигентами и восточными немцами. Ничего общего с романтическим образом разведчика в тылу врага или охотника за бандитами и террористами в этой биографии не было. Саша не уставал это повторять: для него было важно, что Путин относился к более низкой касте кагэбэшников и “никогда не работал в условиях, угрожающих жизни”.

В ОТЛИЧИЕ ОТ американских экспертов, московский политический класс прекрасно понимал, что Путина готовят на роль ельцинского преемника. Маша Слоним, моя московская приятельница еще с советских диссидентских времен, ставшая теперь лидером Московской хартии журналистов, зная о моей дружбе с Борисом, сказала: “Передай Березовскому, что он совершает большую ошибку. Путин — это КГБ. С КГБ нельзя играть в игры, они все равно тебя переиграют. Примус, конечно, тоже КГБ. Но, по крайней мере, он старый. Он долго не протянет. А этот — всерьез и надолго”.

Я поговорил с Борисом. Будучи, как и Маша, представителем старой школы антисоветчиков, я также считал, что презумпция невиновности на КГБ не распространяется. Но Борис ответил, что верит Путину. Когда они не соглашаются друг с другом, Путин не хитрит, а прямо говорит, что у него на уме, например, в отношении Литвиненко. Но в целом все они группа единомышленников. Главное качество, за которое его отобрали в преемники — лояльность Ельцинской команде.

— Боюсь, что первое, что он сделает, когда придет к власти, так это посадит тебя в тюрьму на радость себе подобным, — предупредил я.

— Вот-вот, — засмеялся Борис. — Я ему тоже сказал: “Володя, лучший способ нам выиграть выборы — это посадить меня в тюрьму на пару месяцев. Это выбьет у Примуса почву из-под ног. После выборов выпустишь”.

— Ну, а он?

— Согласился с моим анализом, но выразил уверенность, что я найду другой способ, получше.

Год спустя, когда Борис бежал от Путина за границу, я напомнил ему этот разговор. Он только пожал плечами.

— Ну что тут скажешь? Наверное, тогда я видел в нем то, что хотел увидеть.

— Ну а теперь, если оглянуться назад, было хоть что-нибудь, что тебя насторожило, какой-то сигнал, указывающий, что это совсем не тот человек, за которого вы его принимаете? — поинтересовался я.

— Был один момент, когда у меня появились задние мысли, — признался Борис.

Это случилось в августе 1999 года, недели через две после назначения Путина премьером. Борис направлялся к себе на дачу, как вдруг позвонил Путин и сказал, что ждет его в Белом доме. Он развернулся и поехал в город. Путин принял его своем новом кабинете. На рабочем столе премьера стоял небольшой бюст отца всех чекистов Дзержинского — тот самый, который Борис заметил у него еще на Лубянке.

Путин был вне себя.

— Твой друг был здесь. Гусинский. Он мне угрожал.

— Чем?

— Он сказал, что когда Примус станет президентом, вы все пойдете в тюрьму: Таня, Валя, ты, ну и я вместе с вами за то, что вас покрываю.

— Володя, даю тебе честное слово, что в деле “Аэрофлота” ничего нет; все это — старая свара с Примусом из-за денежных потоков.

— Знаю, знаю, — прервал его Путин. — Вы тогда здорово потеснили наши службы. Но дело не в этом. Он мне угрожал!

— Ну и что? Гусь, сукин сын, работает против нас. Он тебя просто проверял на вшивость, это в его духе.

— Никто не смеет мне угрожать! Он еще об этом пожалеет. Я просто хочу, чтобы ты знал.

Борис уехал, так и не поняв, зачем Путин его вызывал.

— Уже дважды я видел это злобное, остервенелое выражение на его лице, — вспоминал Борис. — В первый раз оно проявилось, когда он говорил о Саше Литвиненко. Вот эта его ярость плюс бюст Феликса заставили меня засомневаться.

Сомнения терзали его почти месяц. Правильно ли Ельцин выбрал “преемника”? Может, еще не поздно поискать другого? Основной посыл “семьи” заключался в том, что Путин “перековался” после того, как оставил службу в Конторе в 1991 году. Под патронажем легендарного Собчака он искренне перешел в лагерь демократов. Когда семь лет спустя он вернулся в ФСБ директором, то пришел туда уже как реформатор, член Ельцинской команды. Но так ли это? Бюст Дзержинского все не шел из головы Бориса — зачем он его с собой таскает? Неужели по-прежнему в душе чекист?

Борис поделился своими сомнениями с Ромой Абрамовичем и попросил его съездить в Петербург на день рождения Путина. Если Контора до сих пор властвует над душой и сердцем кандидата, то это, безусловно, должно проявиться в стилистике праздника.

Вернувшись с разведзадания, Рома его успокоил.

— Никаких чекистов вокруг не наблюдается, — отрапортовал он. — У Володи нормальная компания, интеллигентные ребята его возраста, в джинсах, играют на гитаре. ГБ и не пахнет.

— Кстати, как его жена? — вспомнил Борис.

Людмила Путина едва не погибла в автомобильной катастрофе в Петербурге в 1993 году. Она перенесла тяжелую травму позвоночника и нейрохирургическую операцию.

— Мне она показалась немного деревянной, — отрапортовал Рома.

— Другие женщины?

— Я проверил, — ухмыльнулся Рома. — За пять лет вообще никого.

КОРРЕСПОНДЕНТ “КОММЕРСАНТА” ЕЛЕНА Трегубова была одной из главных кремлевских достопримечательностей времен Ельцина. Молодая, высокая, красивая и эмансипированная, она не стеснялась использовать свои чары, чтобы получать эксклюзивную информацию. При этом Трегубова не скрывала своего отношения к погрязшим в аппаратных интригах чиновникам, которых впоследствии, в нашумевшей книге “Байки кремлевского диггера”, окрестила “кремлевскими мутантами”. Возможно, именно благодаря присущему ей чувству снисходительного превосходства ей и удавалось развязывать язык даже тем, кто не очень любил давать интервью.

Трегубовой принадлежит честь открытия Владимира Путина для российской публики. Ей удалось подметить и описать повадки и особенности личности будущего президента, открывающиеся только женщине в мужской среде, которой приходится постоянно оценивать и ранжировать особей противоположного пола, демонстрирующих свое оперение.

Первое интервью у Путина она взяла еще в мае 1997 года, когда его только что назначили начальником контрольно-ревизионного управления президентской администрации. При первой встрече он показался ей “едва заметным, маленьким, скучным, сереньким человечком… глаза которого оставались не просто бесцветными и безучастными — они вообще отсутствовали. Было невозможно даже понять, куда именно он смотрит, взгляд его как бы растворялся в воздухе, размазывался по лицам окружающих. Этот человек внушал собеседникам ощущение, что его вообще нет, мастерски сливаясь с цветом собственного кабинета”.

Судя по всему, она скрыла от него свое первое впечатление, потому что в тот же день он дал ей эксклюзивное интервью, в котором поделился сокровенными мыслями о роли спецслужб в борьбе с коррупцией:

“Наши органы, ФСБ, а вернее, их прародитель, Комитет государственной безопасности, не были напрямую связаны с преступным миром и занимались, в основном, разведкой-контрразведкой. Благодаря этому структуры ФСБ сохранили чистоту… Сейчас вся надежда на органы безопасности… Если надо будет [кого-то] посадить — посадим!”

От Трегубовой не ускользнуло свойство Путина моментально преображаться из бесцветного чиновника в агрессивного, готового к атаке бойца, как только он начинал говорить о противнике. Говорил он в характерной манере, выдающей прошлое малолетнего хулигана, “с каким-то дворовым (если не сказать подзаборным) обаянием… Все грозные фразы он как бы небрежно сцеживал через нижнюю губу, при этом по лицу его пробегала какая-то блаженная, пацанская полуулыбка. Ему явно хотелось казаться тем самым человеком, который вот сейчас, не вставая из-за стола, спокойно, даже не меняя интонации и выражения лица, может своими руками легко стереть в порошок… любого, кто станет на пути у него и его любимых органов. Он совершенно очевидно наслаждался тем эффектом, который производила его неожиданная крутизна, и все больше повышал градус…”

Семнадцать месяцев спустя, в декабре 1998 года, когда Путин уже был Директором ФСБ, Трегубова снова брала у него интервью, на этот раз в кабинете на Лубянке. Неожиданно он пригласил ее вместе отобедать.

Как пишет Трегубова в “Байках”, “сохраняя непринужденную улыбку, я судорожно старалась понять, что же пытается сделать главный чекист страны — завербовать меня как журналиста или закадрить как девушку”.

В конце концов журналист в ней победил женщину, которую одна мысль об обеде с Путиным “приводила в ужас”. Она приняла приглашение.

Через несколько дней состоялась интимная трапеза в модном японском ресторане, где Трегубова вела себя как репортер, а Путин — как не слишком уверенный в себе ухажер.

— Леночка, ну что вы все о политике да о политике! Давайте лучше выпьем! — взмолился он после ее очередного вопроса о позиции ФСБ в противостоянии Кремля и премьер-министра Примакова.

Трегубова, от которой не ускользнуло, что в ресторане кроме них никого больше не было, да и на улице не видно было прохожих, поинтересовалась:

— Признавайтесь, вы что, весь район, что ли, зачистили ради этого обеда?

— Да ну что вы! — стал оправдываться Путин. — Я просто заказал нам столик, и все… Имею же я право хоть иногда, как нормальный человек, просто пойти пообедать с интересной девушкой, с талантливым журналистом… Или вы думаете, что раз я директор ФСБ, то со мной такое никогда не случается?

— И часто с вами такое случается? — полюбопытствовала Трегубова и тут же пожалела об этом, так как “почувствовала, что вполне шутливый вопрос Путин понял как-то слишком лично”.

— Да нет… Не очень…

Решив, что зашла слишком далеко, Трегубова быстро дала задний ход, но не раньше, чем получила — и отказалась от предложения составить Путину компанию в поездке на Новый год в Санкт-Петербург.

В своих “Байках” Трегубова пишет, что была поражена способностью Путина настраиваться в разговоре на волну собеседника.

Не знаю, как — мимикой ли, интонацией, взглядами, — но в процессе разговора он заставил меня подсознательно чувствовать, как будто он — человек одного со мной круга и интересов. Хотя ровно никаких логических причин полагать так не было. Наоборот, все факты свидетельствовали, что он абсолютно противоположный мне человек. Я поняла, что он просто гениальный отражатель, что он, как зеркало, копирует собеседника, чтобы заставить тебя поверить, что он — такой же, свой. Впоследствии мне приходилось неоднократно наблюдать этот его феноменальный дар во время встреч с лидерами других государств, которых он хотел расположить к себе. Это поражает даже на официальных фотографиях, где удачно схвачен момент — вместо, скажем, российского и американского президентов там вдруг сидят и улыбаются друг другу два Буша. Или два Шредера. На какой-то короткий миг Путин умудряется с пугающей точностью копировать мимику, прищур глаз, изгиб шеи, двойной подбородок и даже черты лица своего визави и буквально мимикрирует под него. Причем делает это так ловко, что его собеседник этого явно не замечает…

Сцена в японском ресторане обеспечила книге Трегубовой феноменальный успех, но ее не оставляло “странное, подспудное, неприятное ощущение… что этот человек сыграет какую-то дурную роль в [ее] жизни. И что лучше бы этого обеда не было вовсе”. В феврале 2004 года, когда “Байки кремлевского диггера” находились на вершине списка российских бестселлеров, перед дверью ее московской квартиры взорвалась небольшая бомба. Но ей повезло: у подъезда ждало такси, но она на минуту задержалась перед зеркалом, чтобы поправить прическу. Это ее спасло. После взрыва Трегубова стала проводить большую часть времени за границей, а в 2007 году получила политическое убежище в Великобритании.

СЕЙЧАС НЕЛЬЗЯ НЕ отдать должное проницательности Трегубовой и Саши Литвиненко, которые с первых встреч распознали опасность, исходящую от Путина, несмотря на его талант “отражателя” и арсенал приемов профессионального ловца человеческих душ. Это тем более примечательно, если учесть, что среди незадачливых жертв пресловутого путинского “обаяния” числятся столь заметные личности, как Тони Блэр, Джордж Буш с Кондолизой Райс, Березовский, Ельцин, не говоря уже о массах безнадежно очарованных им российских интеллигентов..."
Далее см http://lib.rus.ec/b/352127/read#t21

Рукопожимаю!
В небе Боннэр, на земле Хайкин, в воде Шестой флот!

наверное, сейчас нам такой и нужен. только была бы у него капелька любви к своей Родине и к своему народу.( а Ромочку и Боречку почему то не жалко, даже если их живьем сожрет какойнибудь мутант- не огорчусь)

НА СЛЕДУЮЩИЙ ДЕНЬ после первого московского взрыва Борис попал в больницу. Утром 10 сентября глазные белки у него неожиданно пожелтели, и его госпитализировали с диагнозом “гепатит”. Когда 13 сентября прогремел второй взрыв, он все еще находился в палате и имел время поразмыслить над происходящим.

Он был в замешательстве. Взрывы никак не вписывались в его понимание ситуации. Ясно, что целью террористов было спровоцировать войну, которая теперь казалась неизбежной. Но это не были те ограниченные военные действия, о которых говорили Удугов с Басаевым. Эти двое были способны на многое, но их целью было свалить Масхадова, получить власть и договориться с Кремлем. Взрывать дома в Москве было бы для них безумием.

Путину эти взрывы, конечно, были политически выгодны, но Борис не мог представить, что Володя способен на такое злодейство. Оставалось несколько возможностей, каждая из которых представлялась ему маловероятной: взрывы устроили неконтролируемые элементы в спецслужбах — остатки “Партии войны”, или какие-то иррациональные чеченские маргиналы, или зарубежные силы, пытающиеся втянуть Россию в войну, и так далее.

И тут-то началась яростная атака на самого Бориса: газета “Московский Комсомолец”, близкая к мэру, опубликовала “распечатку” — наполовину правдивую, наполовину сфальсифицированную его майского телефонного разговора с Удуговым, из которой следовало, что они будто бы планировали вторжение ваххабитов в Дагестан. Автором публикации был Александр Хинштейн, журналист, специализирующийся на “сливах” из спецслужб.

Путин не зря предупреждал Бориса о готовящихся против него провокациях. К разоблачениям “Московского Комсомольца” тут же подключилось НТВ Гусинского, который теперь поддерживал Явлинского и вовсю нападал на Кремль. В комментариях по принципу “кому это выгодно” зазвучали прозрачные намеки на причастность к взрывам домов “семьи” во главе с Борисом.

Такие обвинения нельзя было оставлять без ответа. И вот 16 сентября Борис устроил пресс-конференцию, чтобы опровергнуть инсинуации в свой адрес и заявить о своей оппозиции войне. Мне он тогда сказал: “Я веду борьбу на два фронта: с одного фланга Гусь и Лужков обвиняют меня в сговоре с ваххабитами, с другого — Путин ведет курс на войну, не считаясь с моим мнением”.

Когда он появился перед камерами в зале агентства “Интерфакс”, его глазные белки были совершенно желтыми — чем не идеальный образ злодея из водевиля. Борис заявил, что Гусинский и Лужков сфальсифицировали его разговор с Удуговым и теперь используют трагедию взрывов в своих политических целях. Он также обвинил ФСБ в “намеренном обострении” ситуации в Дагестане и в сговоре с ваххабитами. Спецслужбы, сказал он, “не могли не заметить, что исламские радикалы копили силы в Дагестане в течение полутора лет”.

Напомнив о своей собственной миротворческой роли в 1997 году, он призвал к немедленным переговорам с чеченцами, даже с террористами: “Если мы не можем их уничтожить, мы должны с ними разговаривать”.

Но это был глас вопиющего в пустыне. После московских взрывов призывы к отмщению звучали со всех сторон. Даже суперголубь Явлинский призывал к “крупномасштабной операции” в Чечне.

Через день после пресс-конференции прогремел еще один взрыв — в Волгодонске. Под развалинами жилого дома погибли девятнадцать человек. 19 сентября по телевизору показали Путина. Мирные соглашения 1996-97 года “были ошибкой”, заявил он. “Этих людей нужно уничтожать. Другой реакции просто быть не может”....

А три дня спустя, в воскресенье 19 декабря, состоялись выборы в Госдуму. Детище Бориса, “Единство”, четырех месяцев отроду, пришло к финишу вторым с 72 депутатскими мандатами, уступив лишь коммунистам, получившим 113 мест. Примаковско-Лужковское “Отечество — Вся Россия” оказалось на третьем месте с 66 мандатами. “Союз правых сил” Чубайса-Немцова, социал-демократическое “Яблоко” Явлинского и националисты Жириновского получили по 29, 21 и 17 мест соответственно. Борис прошел в Думу депутатом от Карачаево-Черкессии, а Рома Абрамович — от Чукотки.

То, что Примакова удалось отодвинуть с первого на третье место, было безусловным триумфом Бориса. Теперь у Примуса не было шансов победить на президентских выборах. Победа “Единства” плюс “фактор войны” сделали Путина безусловным фаворитом: у него было теперь 45 процентов популярности против примаковских 11 процентов.

В день, когда объявляли результаты, Путин позвал Березовского в Белый дом. Незадолго до полуночи Борис зашел в кабинет премьера; Путин выглядел торжественно. Пожалуй, впервые он действительно поверил, что будет президентом России.

— Хочу сказать тебе, Боря, что то, что ты сделал — просто феноменально, — начал Путин своим монотонным голосом. — Никто тебе не верил, и я знаю, что ты болел и работал из больницы. И ты оказался прав, а они нет. Я не сентиментальный человек, и поэтому то, что я тебе скажу, не пустые слова. У меня нет брата, и у тебя тоже. Знай, что теперь у тебя есть брат. Это говорю я, поэтому это не пустые слова.

На мгновение Борис потерял дар речи. Он никак не ожидал такого порыва от Путина, самого зажатого из известных ему людей. Те редкие проявления эмоций, которые Борис за ним замечал, были всегда негативными, всплесками агрессии. Но сейчас, когда слова благодарности шли от сердца, Путин побледнел, и голос его слегка дрожал. Их глаза встретились. На долю секунды Борис увидел волнение уязвимой, неуверенной в себе души перед лицом неожиданного, грандиозного успеха. “Страх Золушки, вдруг осознавшей, что ее ждет корона, — внутренне усмехнулся Борис. — А я, значит, фея-крестная”.

— Спасибо, Володя, — сказал он. — Но я хочу, чтобы ты понимал: я сделал все это не для тебя, а для всех нас и, извини меня тоже за сентиментальность, — ради России. Теперь все в твоих руках. Побьешь Примуса и продолжишь то, что начал Бэ-эн. Давай-ка за это выпьем!

Двадцать дней спустя Борис Ельцин в новогоднем выступлении по телевидению объявил, что слагает с себя президентские полномочия и передает бразды правления премьер-министру Путину вплоть до президентских выборов в марте. Он попросил у людей прощения только за одну свою ошибку — войну в Чечне.

Грозный, 24 января 2000 года. Повсюду в чеченской столице бойцы сопротивления ведут рукопашные бои с превосходящими силами российской армии. Ахмед Закаев, командующий обороной города на южном направлении, тяжело ранен взрывом артиллерийского снаряда. В течение десяти дней его перевозят на носилках из деревни в деревню, в то время как федеральные части прочесывают окрестности. Наконец русский пограничник, получив от жены Закаева взятку в пять тысяч долларов, пропускает их отряд в Грузию.


ПОДРОБНОСТИ ИСТОРИИ С неудавшимся 23 сентября взрывом в Рязани начали всплывать в прессе только в середине января 2000 года. Первыми об этом написали Уилл Инглунд из “Балтимор Сан” и Мора Рейнольдс из “Лос-Анджелес Таймс”. Оба взяли интервью у жителей дома № 14/16 по улице Новоселов. Когда в обеих редакциях увидели материал, его незамедлительно поставили на первую полосу. В далекой России произошла сенсация: оказывается, бомба в рязанском подвале была настоящей, а вовсе не муляжом, как утверждала ФСБ!

Однако в самой России об этом не говорилось ни слова еще месяц, пока 14 февраля “Новая Газета” не напечатала подробный материал Павла Волошина (не путать с Александром Волошиным, руководителем президентской администрации), ученика знаменитого журналиста и недруга ФСБ Юрия Щекочихина.

Как писал Волошин, 22 сентября 1999 года, в 9 часов 15 минут вечера, житель рязанской двенадцатиэтажки Алексей Картофельников позвонил в милицию, чтобы сообщить о подозрительных “Жигулях” с замазанными номерами, стоявших у подъезда. Двое незнакомых ему мужчин перетаскивали в подвал мешки, а за рулем сидела женщина. Когда к дому прибыла милиция, “Жигулей” уже не было, но в подвале обнаружили три 25-килограммовых мешка с белым веществом. К одному из них был присоединен детонатор и самодельный таймер.

Вызванная на место бригада саперов с помощью газоанализатора обнаружила присутствие паров гексогена, боевого взрывчатого вещества, использующегося в артиллерийских снарядах.

Жителей эвакуировали, бомбу обезвредили, а мешки увезли сотрудники местного ФСБ. В городе объявили перехват; две тысячи милиционеров и местные телестанции получили фотороботы трех разыскиваемых террористов. К утру 23-го все новостные агентства сообщили о предотвращенном в Рязани теракте. Сам Путин, появившись на следующий день в вечерних новостях, высоко оценил бдительность рязанцев и пообещал скорую победу в Чечне.

Но утром 24-го произошло нечто совершенно непонятное. Выступая по телевидению, шеф ФСБ Николай Патрушев объявил, что инцидент в Рязяни в действительности организовало его ведомство с целью проверки бдительности.

— Это была не бомба, — заявил он. — Думаю, что не совсем четко сработали — это были учения, там был сахар, а не гексоген.

Однако в своих статьях Инглунд, Рейнолдс и Волошин цитировали жильцов, милиционеров и сапера, обезвредившего бомбу, которые в один голос утверждали, что все было настоящее: желтоватый порошок в мешках, совсем не похожий на сахар, показания газоанализатора, указавшего на гексоген, и охотничий патрон в качестве детонатора. Волошин в своей статье предложил ФСБ предъявить доказательства того, что это были учения: копии приказов, фамилии участников операции, мешки с сахаром. Но ничего этого сделано не было.

Вскоре в прессе появились сообщения, объясняющие, почему ФСБ переквалифицировала “предотвращенный теракт” в “учения”. Газеты писали, что людей, заложивших мешки, должны были вот-вот арестовать, и тогда вступила в действие “легенда прикрытия”. По некоторым сообщениям, их даже как будто арестовали, но потом, после вмешательства ФСБ, отпустили.

Доподлинно известно следующее: дежурный оператор рязанской телефонной станции по имени Надежда Юханова услышала в ту ночь подозрительный разговор с Москвой:

— Повсюду посты, — говорил голос. — Выбирайтесь из города поодиночке.

Юханова сообщила в милицию, и там пробили телефонные номера. Оказалось, что московский номер находился в здании ФСБ на Лубянке, а рязанский — в той самой квартире, где накрыли несостоявшихся террористов.

13 марта “Новая Газета” опубликовала вторую статью Волошина. В ней был описан случай, который произошел в сентябре 1999 года в 137-м полку ВДВ, расквартированном рядом с Рязанью.

В ту ночь рядовой Алексей Пиняев и еще двое солдат стояли в карауле, охраняя склад боеприпасов. То ли из любопытства, то ли от холода они решили зайти в помещение. Там они увидели мешки с надписью “Сахар”. Распоров один из них, они отсыпали немного желтоватого порошка, чтобы попить чаю, но он оказался горьким на вкус. Их офицер, имевший навыки взрывника, определил, что в мешках гексоген. О произошедшем доложили начальству. Наутро из Москвы прибыла бригада ФСБ. Всем, кто знал об этой истории, строго-настрого приказали держать язык за зубами. Пиняева чуть не отдали под трибунал, чтобы не совал свой нос куда не следует, но в конце концов отправили в Чечню. Впрочем, перед отъездом он успел обо всем рассказать Волошину.

20 марта небольшим большинством голосов Дума отклонила предложение Юрия Щекочихина расследовать рязанский инцидент. К этому времени по горячим следам газетных статей журналист НТВ Николай Николаев подготовил передачу “Независимое Расследование — Рязанский Сахар” — целый час телеэфира, посвященный событиям в Рязани. Среди участников дискуссии были жители уцелевшего дома, местные милиционеры, эксперты-взрывники, телефонистка Юханова, а также три представителя ФСБ. Все они, за исключением фээсбэшников, сходились на том, что бомба была настоящая.

Было объявлено, что передача состоится вечером 24 марта, за два дня до президентских выборов.

Много лет спустя, в Нью-Йорке, бывший президент НТВ Игорь Малашенко рассказал мне, что 23 марта к Гусинскому из Кремля приехал посланец. Это был Валя, Валентин Юмашев. Он привез предупреждение от “сами знаете кого”. Если только “Рязанский сахар” выйдет в эфир, Гусь может забыть о будущем для своего телеканала. Победа Путина в любом случае гарантирована. Если передачу не снимут с эфира, то новый президент “разберется с НТВ по полной программе”.

— Это был первый сигнал, что наступают новые времена, — сказал Малашенко. — Ельцин никогда бы себе такого не позволил.

Подумав, они решили все-таки выпустить “Рязанский сахар” в эфир.

Москва, март 2000 года. Выясняются новые подробности начала войны: бывший премьер Сергей Степашин сообщил, что планирование чеченской кампании началось еще в марте 1999 года, то есть за полгода до взрывов домов и начала военных действий. Владимир Путин в предвыборном интервью “Коммерсанту” заявил, что инсинуации в прессе о причастности ФСБ к взрывам домов — чистое безумие. “Сама эта идея аморальна”, - сказал он.

26 марта, в первом туре голосования Путин был избран президентом Российской Федерации.

... СЕНТЯБРЮ 2000 года Фельштинский был с головой погружен в новый проект: он писал книгу о том, как ФСБ развязала вторую чеченскую войну. Он изучил все, что было опубликовано по этой теме на русском и английском. Ясно было, что непосредственным поводом к войне послужили вторжение ваххабитов в Дагестан в августе и взрывы домов в сентябре 1999 года. Сопоставив все факты, Фельштинский пришел к выводу, что взрывы домов, скорее всего, организовала ФСБ. Но все же в канве событий оставалось несколько белых пятен.

Во-первых, имелось заявление бывшего премьер-министра Степашина о том, что подготовка к войне с российской стороны началась в марте, то есть за пять месяцев до событий в Дагестане. Во-вторых, существовала опубликованная “Московским Комсомольцем” “распечатка” разговора Березовского с Удуговым в мае, в которой упоминался план вторжения ваххабитов в Дагестан. Что здесь было правдой, а что сфабриковано? И какова здесь роль Бориса? Наконец, в прессе имелись намеки, что Борис и сам причастен к взрывам. Один из таких намеков исходил, не больше не меньше, от самого Сороса, который в статье для “Нью-Йоркского Книжного Обозрения” заявил: “Я не мог поверить, что Березовский замешан [во взрывах], но и не мог этого исключить”. При этом Сорос сослался на разговор с Борисом о его контактах с чеченскими террористами, который и навел его, Сороса, на такие мысли. Поскольку я знал Сороса, Фельштинский спросил у меня, что все это значит.

Вопрос Фельштинского не стал для меня неожиданностью; рано или поздно мне было не миновать этой темы. Продолжая работать у Сороса, я дружил с Березовским и находился в двусмысленном положении. Зря я их все-таки познакомил, подумал я, но теперь уже поздно. Пожалуй, скоро мне придется выбирать между ними.

— Это полная чепуха, — сказал я Фельштинскому. — У Джорджа нет никаких оснований так говорить. Его разговор с Борисом о террористах состоялся в моем присутствии, в 97-м году, когда мы после встречи с Черномырдиным летели из Сочи в Москву. Единственное, о чем Борис ему тогда рассказал, так это о том, как выменял у Радуева пленных милиционеров на часы “Патек-Филип”. Вспомни, ведь он тогда работал в Совбезе. Кстати, почему бы тебе самому не спросить Бориса; он как раз в Нью-Йорке.

Накануне Борис выступал с антипутинской речью в Совете по международным отношениям.

Фельштинский примчался из Бостона в Нью-Йорк, но Борис уже улетел в Вашингтон на встречу в Госдепартаменте. Потребовалось еще два дня, чтобы его отловить и заставить сфокусироваться на событиях годичной давности; это произошло в машине по дороге в аэропорт, откуда он должен был возвращаться в Европу.

Это чистая правда, что война планировалась за полгода до событий в Дагестане, подтвердил Борис. Удугов действительно приезжал в Москву с предложением спровоцировать конфликт в Дагестане, чтобы свалить Масхадова и посадить в Грозном исламистское правительство. Борис был против этого плана — он лишь рассказал о нем Степашину и умыл руки; дальнейшие переговоры с ваххабитами Степашин вел сам. Путин, будучи секретарем Совбеза и Директором ФСБ, безусловно был в курсе. Но договорились они о том, что российская армия дойдет до Терека и там остановится. Однако потом Путин обманул чеченцев и решил воевать до полной победы, о чем Борис с ним спорил пока они друг с другом еще разговаривали.

Что же касается взрывов домов, Борис сказал, что ему не верится, что Путин способен на такое злодейство. Также трудно представить, что какие-то элементы в спецслужбах, желая помочь Путину, устроили взрывы без его ведома. С другой стороны, Басаеву, Удугову, Хаттабу и любому чеченцу, который в своем уме, эти взрывы не были выгодны.

— Впрочем, есть чеченцы, которые не в своем уме — Радуев, например, или Бараев, — сказал Борис. — Эти отморозки способны на что угодно, но если бы взрывы устроили они, то и взяли бы на себя ответственность. В общем, ничего нельзя сказать достоверно. Нужны конкретные факты.

— А Рязань? — спросил Фельштинский.

— Что Рязань?

— Учения ФСБ в Рязани?

— Я вполне допускаю, что ФСБ устроила учения с использованием ничего не подозревающих граждан, — пожал плечами Борис. — Это в их духе.

— Но бомба-то была настоящая!

— То есть как — настоящая?

Как мне потом рассказывал Фельштинский, оказалось, что Борис, как и большинство россиян, никогда не читал статей в “Новой газете” и не видел передачу на НТВ. Он ничего не знал о рядовом Пиняеве, наткнувшемся на базе на “горький сахар”. Ему не приходило в голову сопоставить, что бомбежки Грозного начались 23 сентября, наутро после рязанского эпизода. И он не задумывался, почему после случая в Рязани теракты, которые происходили каждую неделю, прекратились как по команде.

А самое главное, Борис предпочитал отмахиваться от конспирологических теорий о взрывах, потому что считал, что их распускают недоброжелатели типа Сороса с целью очернить его самого. Но теперь до него дошло.

— Я полный идиот! — воскликнул он. — Конечно, это они! Лена, ты слышала, я идиот! — прокричал он жене, которая сидела впереди. — Они это сделали. Это все объясняет. Какой же я нет замены.

Когда они прибыли в аэропорт, Борис уже совсем успокоился. Он внимательно слушал объяснения Фельштинского, по каким направлениям следует вести расследование взрывов домов. Но проблема состояла в том, что Юрий был историк, а не детектив. В вопросах сыска он любитель. Впрочем, был такой человек, настоящий профессионал, лучше которого им не найти.

Они посмотрели друг на друга и в один голос воскликнули: “Саша!”


КОГДА ФЕЛЬШТИНСКИЙ УЛЕТАЛ из Бостона в Нью-Йорк, чтобы увидеться с Борисом, он планировал отсутствовать день или два. На четвертый день поездки ему пришлось звонить жене в Бостон: путешествие затягивается. Он летит на самолете Бориса в Ниццу, чтобы там пересесть на рейс в Москву.

На следующий день к вечеру они прогуливались с Сашей по пустым аллеям Нескучного сада над Москвой-рекой. Теперь Саша был готов к побегу. Он окончательно созрел еще месяц назад, услышав тираду Путина в адрес Бориса, когда затонул “Курск”. Они обсудили план бегства. Затем перешли к теме о взрывах домов. У Саши не было сомнений, что это работа Конторы.

— Все дело в почерке, — объяснил он. — У каждого преступника свой почерк. Я достаточно долго проработал в АТЦ, чтобы сразу сказать: это не чеченцы. Сложность операции, координация, инженерная подготовка, чтобы правильно расположить заряд — все указывает на высокопрофессиональную команду. Ты слыхал о Максе Лазовском?

Юрий не слыхал.

— Это “подкрышный” бандит, агент ФСБ, глава Лазанской ОПГ, которую Контора часто использует для спецзадач. Лазовский в состоянии устроить нечто подобное. Я бы начал с него.

Все как-то забыли, что Путин сам себя избрал уже на ПЯТЫЙ срок нахождения у власти в РФ:
1-й - с лета 1999 г. премьер;
2-й - с весны 2000 г. - президент;
3-й - с весны 2004 г. - президент;
4-й - с весны 2008 г. - премьер;
5-й - с весны 2012 г. - президент...

итого уже 13 лет у власти!..

если бы очень хотел продать нас массонам, неужели за 13 лет не смог бы

Кстати. Исправленная версия установления в России Прав. Монархии.

См http://kuraev.ru/smf/index.php?topic=60 ... msg7608210

Г-да черносотенцы, у вас с чувством юмора проблемы....

Текст длинный и скучный по ссылке. Братцы, не тратьте трафик на нее, там ничего интересного нету