ИЗ ПУБЛИКАЦИИ РУССКОГО НАЦИОНАЛИСТА-АЛЕКСАНДРА ЕЛИСЕЕВА Одним из посетителей Радека был пионер немецкого национал-большевизма — барон Ойген фон Рейбниц. Кроме того, Радек тесно общался с лидерами Германской коммунистической рабочей партии (ГКРП) Генрихом Лауфенбергом и Фрицем Вольфгеймом, которые стояли на позициях национал-большевизма. Основной темой разговоров Радека с его посетителями была именно необходимость советско-германского сближения, которое следовало дополнить сближением коммунистов и националистов. Правда, надо отметить, что в то время Радек только начинал осознавать в полной мере всю глубину национал-большевизма. Он полемизировал с Лауфенбергом и Вольфгеймом, выступавшими за объединение с крайне правыми. Причем Радека смущала не столько сама идея объединения (в принципе он допускал такую возможность). Карл Бернгардович считал, что лидеры ГКРП несколько мягкотелы и националисты захотят использовать их “в качестве зонтика”.
Ярче всего национал-большевизм Радека проявился в 1923 году. Здесь имеется в виду его сенсационная речь, произнесенная 20 июня на расширенном пленуме Исполкома Коминтерна (ИККИ). Она была посвящена молодому немецкому националисту Лео Шлагетеру, казненному за терроризм французскими оккупационными властями в Рейнской области. В Германии началась кампания всенародной солидарности с казненным патриотом. К ней присоединился и Радек. В своей речи он высоко оценил подвиг молодого националиста: “Шлагетер, мужественный солдат контрреволюции, заслуживает того, чтобы мы, солдаты революции, мужественно и честно оценили его”. По мнению Радека, националисты должны были сделать правильные выводы из трагической судьбы Шлагетера. Им следовало сосредоточить всю свою борьбу именно против Антанты, в союзе с коммунистами, а также русскими рабочими и крестьянами.
Многие немецкие националисты (например, граф фон Ревентлов) стали обсуждать возможность такого объединения. А коммунистическая газета “Роте Фане” даже предоставила им для этого свои страницы. К дискуссии подключились и нацисты. Члены НСДАП стали посещать собрания коммунистов, и наоборот. Положения Радека поддержали такие лидеры Компартии, как Рут Фишер и Клара Цеткин.
Новый курс коммунистов, получивший название “линии Шлагетера”, продлился недолго. Его провалили догматики из Коминтерна и КПГ. Тем не менее идея объединения коммунистов и националистов была озвучена. В этом направлении будут предприняты некоторые шаги, которые все-таки не приведут к желанному результату.
В 20-е и 30-е годы среди коммунистов было очень большое тяготение к национализму. А в лагере националистов наблюдалось движение в сторону коммунизма и социализма. Многие объясняют это взаимопритяжение общностью двух экстремизмов — правого и левого. Дескать, коммунисты и националисты хотели пострелять да помучить вволю, вот вам и сходство.
Но постараемся взглянуть на эту проблему с несколько иной стороны. В 20-е годы так называемая “мировая капиталистическая система” вступила в полосу мощного экономического кризиса. Он сопровождался кризисом политическим. Вскрылись факты потрясающей коррупции, которой способствовали минусы парламентской, демократической системы (прежде всего ее зависимость от крупного капитала). А в Германии кризис еще усугублялся горечью от поражения в Первой мировой войне и тяжестью навязанной извне Версальской системы.
В Европе ответом на мощный кризис стала мощная же оппозиция. Иногда она бывала чересчур радикальной, но ведь радикальными были и сами последствия кризиса. Сопротивление капитализму и буржуазной демократии разделилось на два потока — коммунистический и националистический. В первом потоке упор делался на социальный протест, и здесь прежде всего обращали внимание на интересы низших классов. Во втором потоке на первый план выдвигали протест национальный, и там внимание было поглощено интересами нации и государства. Причем и тот и другой потоки страдали некоторой однобокостью, замыкаясь либо на классовом, либо на национальном подходе. Но и среди коммунистов, и среди националистов всегда было понимание указанной однобокости, стремление ее преодолеть. Так или иначе, но социалисты пытались сделать шаг навстречу национализму, а националисты — навстречу социализму.
Гитлер ведь не случайно назвал свою партию “социалистической” и “рабочей”: он понял, куда двигались массы после Первой мировой войны. Другое дело, что никакого социализма Гитлер строить не хотел, он взял на вооружение лишь некоторые его элементы (такие как активная социальная политика). Но ведь в самой НСДАП было очень сильно “левое крыло”, группировавшееся вокруг братьев Г. и О. Штрассеров. На радикально-социалистических позициях стояло руководство штурмовых отрядов, а также Национал-социалистическая организация заводских ячеек — объединение нацистских профсоюзов.
И ведь что любопытно: левые в НСДАП стояли на куда менее экстремистских позициях, чем Гитлер. И они были куда большими “демократами”. Штрассеры выступали за многопартийный режим, свободу мнений и реальное народное представительство. Их идеалом была христианская республика для Германии и свободная конфедерация для всей Европы. И без каких-либо разделений на “высших” и “низших”.
Даже после того как Гитлер разгромил левое крыло в “ночь длинных ножей”, социалистическая оппозиция в стране сохранилась. Она действовала и в подполье, и на полулегальном положении. Так, в рядах уже “зачищенных” СА существовала глубоко законспирированная организация “Колонна Шерингера”, названная так по имени одного из офицеров-националистов, перешедшего в начале 30-х годов на сторону коммунистов. “Колонна” была теснейшим образом связана с подпольной организацией КПГ и издавала нелегальную газету “Красный штандарт”. Впрочем, социалистическая оппозиция действовала и в самих СС. Там существовала европейская служба “Амтсгруппа С”, чьи руководители (А. Долежалек и др.) вполне открыто разрабатывали проект создания европейской социалистической конфедерации. А что же на левом фланге? Там происходили сходные процессы.
В 1930 году КПГ принимает “Декларацию о национальном и социальном освобождении”, в которой критика Версаля и Антанты была доведена до предела. Кроме того, коммунисты стали апеллировать к средним слоям — мелким предпринимателям, ремесленникам, зажиточным крестьянам. Их позиция становилась все более национальной, патриотической и, одновременно, более умеренной. Нередко можно было видеть колонны ротфронтовцев, скандирующих лозунги в поддержку “Великой Советской Германии”, и представителей мелко- и среднебуржуазных кругов, аплодирующих этим колоннам.
В тот период совместные митинги коммунистов и националистов не были редкостью. А в августе 1931 года КПГ и НСДАП вместе голосовали на референдуме за роспуск социал-демократического правительства Пруссии. Кстати, двумя годами раньше “умеренные” и “либеральные” эсдековские власти Берлина приказали расстрелять мирную рабочую демонстрацию, проходившую 1 мая. Теперь рабочие Германии поквитались за этот вполне тоталитарный акт.
В том же самом 1932 году при поддержке КПГ председателем прусского ландтага (местного парламента) был избран представитель НСДАП. В июле 1932 года канцлер Ф. Папен, опираясь на фракции КПГ, НСДАП и правых консерваторов, распустил социал-демократическое правительство Германии.
Но апогеем “красно-коричневого” сотрудничества была забастовка транспортных работников Берлина, прошедшая в два тура — 3 и 7 ноября 1932 года. Эту забастовку организовали коммунистическая Революционная профсоюзная оппозиция и Национал-социалистическая организация заводских ячеек. Она получила столь серьезный размах, что Берлинское транспортное общество с очень большим затруднением смогло организовать лишь частичное функционирование транспорта. Дело дошло до уличных боев, которые сопровождались строительством баррикад.
Исследователи либерального толка единодушны в том, что ноябрьская транспортная забастовка была сугубо экстремистским мероприятием, которое лишний раз подтвердило — крайности (в данном случае правого и левого радикализма) сходятся. Что тут можно сказать? Конечно, лучше обойтись без уличных боев и баррикад, да и вообще без забастовок. Но нельзя забывать и то, что крайности социального протеста часто вызваны эгоизмом сильных мира сего. И разве не экстремизмом следует считать ту политику, которая загнала Германию в пропасть экономического кризиса, разорила и сделала безработными миллионы людей? Странная у либералов логика. Когда в Веймарской республике десятки тысяч детей рождались без ногтей (ввиду физической истощенности своих родителей), это экстремизмом не считается. А когда последовательно социалистические партии пытались положить конец подобному безобразию, это, безусловно, является только лишь экстремизмом и ничем иным…
Неизвестно, как сложились бы судьбы Германии, России, да и всего мира, если бы курс 1930 года (именуемый “линией Шерингера”) продлился еще несколько лет. Однако в Москве резко усилились позиции сторонников франко-советского сближения. После этого “антиверсальская” тональность лидеров КПГ снизилась. А в НСДАП на пятки “левым” все более жестко наступал авторитарный Гитлер — фанатичный антикоммунист и антисоветчик.
Тоталитарный режим в Германии был установлен потому, что монополию на власть в НСДАП захватил “правый” Гитлер. Если бы верх взяли Штрассеры, то в этой стране возник бы национал-большевистский режим, сочетающий ценности национализма, социализма и свободы.
Теперь вспомним о том, что и Сталин, лидер русского национал-большевизма, пытался сделать советский режим более свободным и демократическим, не отказываясь в то же время от социализма. Закономерно, не правда ли?
Теперь начинаешь несколько в ином свете воспринимать возможные перспективы сближения СССР и Третьего рейха. Оно, несомненно, сопровождалось отказом двух стран от присущих им крайностей — классового и расового шовинизма. Усиливались бы позиции тех деятелей Германии, которые стояли на более умеренных позициях.
Вот почему я делаю упор на разногласия по поводу Германии. Сближение с этой страной имело не столько внешнеполитическое, сколько внутриполитическое значение. Оно способствовало национал-большевизации и, одновременно, демократизации страны. Впрочем, была и обратная связь.
http://nash-sovremennik.ru/p.php?y=2005&n=3&id=20
Вход
Регистрация
FAQ
Поиск
