Ну да, авторучка о волосы гораздо эффективнее.

Об умеренности в науке и религии

Создавая новое, ученый и изобретатель действуют в условиях неполного знания. Возникают ситуации выбора, когда приходится идти не риски. Бремя ответственности лежит на конструкторе нового самолете, когда он назначает день испытания. Бремя ответственности лежит на ученом, высказывающем принципиально новую гипотезу. Принесет ли новое открытие добро или зло? Не обернется ли непосредственная польза еще большим ухудшением окружающей среды? Может быть, лучше не рисковать, а перестраховаться, перепроверить? Но ведь и промедление — это тоже риск, который имеет свою этическую оценку.
Наука выработала свои правила проверки истинности фактов. Но есть ли столь же надежные способы отличить хорошее от дурного? Это уже не область науки, в область этики.
Этику, как учение о морали, о том, что есть добро, а что есть зло, можно рассматривать в двух аспектах. Можно говорить об этике поступков или об этике состояний. В первом случае задача этики — дать правила или принципы, отличающие хороший поступок от дурного. Ветхозаветные заповеди вроде не кради, не обманывай, не лжесвидетельствуй — это и есть указания на класс дурных, более того, недопустимых поступков.
Правда, развитие этики показало, что принципы морали должны формулироваться более абстрактно. Иначе придется рассматривать разнообразные исключения и исследовать тонкие пограничные случаи. (Здесь проявляется принципиальное отличие этики от юриспруденции, где важно иметь очень конкретный и полный каталог наказуемых проступков.) Так в античные времена появился принцип, известный как «золотое правило морали»: «Не делай другому того, чего ты не хотел бы для себя». Правило это включает в себя, как частный случай, эстетические оценки весьма разнообразных поступков. Смысл «золотого правила» хорошо понятен, когда мы пробуем формулировать противоположный принцип «дикарской морали»: «Если у меня украли корову — это дурно, если я украл корову — это хорошо». Но даже «золотое правило» не универсально. Представим себе человека, готового самоотверженно идти на муки за отстаиваемые убеждения. Согласно «золотому правилу» он может сделать так, чтобы и другие разделили с ним эти муки, независимо от их личной воли. Но правильно ли будет оценивать такой поступок как безусловно хороший (добрый, этичный)?
По-видимому, в христианстве впервые этика состояния была поставлена над этикой поступка, заповедь нравственного состояния была поставлена над заповедями закона. Этика состояния призвана описать различия между хорошими и дурными состояниями души. Грубо говоря, задаче в том, чтобы сказать, какие качества личности или комбинации качеств несут положительную моральную оценку, а какие — отрицательную. И тут сразу обнаруживается принципиальная трудность: хорошее качество, будучи доведено до превосходной степени, переходит в свою противоположность. Храбрость переходит в безрассудство, щедрость — в расточительство, доброта — в бесхарактерную мягкотелость. Слишком большое присутствие того, что по идее служит добру, начинает служить злу. Говоря инженерным языком, этика существенно нелинейна: увеличение каких-то исходных качеств не ведет к пропорциональному увеличению качества состояния. (Состояние системы нелинейно зависит от входов.) И тут естественно возникает идея умеренности, идея, что те качества личности, которые мы оцениваем как хорошие, ведут к положительному нравственному эффекту, если они присутствуют «в меру». Принцип соразмерности качеств, меры их присутствия, от которой зависит конечный нравственный эффект, имеет под собой эстетическое основание Красота действительно определяется соразмерностью, сравнительной мерой, пропорцией частей и целого. По крайней мере, такое воззрение на природу красоты господствовало в античности и оно же повлияло на античные представления об этике.
Но давайте сделаем мысленный эксперимент: попробуем себе представить, что значит, что некий человек «в меру щедр», «умеренно храбр», «соразмерно добр» и т. д.? Не выглядит ли это так, будто он на деле просто несколько скуповат, трусоват, суховат и т. д.? Получается странный парадокс: неумеренная степень некоторого качества делает его абсурдным, а попытка соразмерить его с какими-то нормами убивает саму сущность этого качества.
Единственный логический выход из этой парадоксальной ситуации состоит в том, чтобы вместо отдельных качеств рассматривать их комбинации. И щедрость, и храбрость, и доброта хороши, когда они сочетаются с некоторой долей рассудительности... Вот эта самая рассудительность и придает соответствующим хорошим качествам нужную дозу умеренности.
Итак, принцип умеренности, кажется, спасен? Нет, что-то тут не вяжется. Настоящая храбрость безрассудна, настоящая доброта безоглядна. Смешение того и другого с рассудительностью страхует от того, чтобы эти качества переходили прямо в дурные свойства, но лишает их подлинности, чистоты звучания. Вместо гармонии нравственных красок получается нечто умеренно-мутное.
В чем же дело? Что не так в наших рассуждениях?
Беда их в попытке избежать диалектического парадокса, заменить его компромиссом умеренности. Сама идея, что кол/г-бинирование нравственных качеств должно идти путем их смешения, в корне порочна. Неточность мы допустили и в выборе противовеса к щедрости, храбрости, доброте... Им противостоит не умеряющая рассудительность, а нечто иное. Возьмем пример. Представим себе человека, собравшего мешок желудей и щедро раздающего их всем прохожим. Вряд ли это настоящая щедрость. А если он раздает деньги, но деньги им не заработанные, деньги, которым он не придает никакой цены? Для него эти деньги не отличаются от желудей, стало быть, и тут никакой истинной щедрости нет, есть только безрассудное расточительство. Необходимое дополнение к щедрости — это ощущение ценностей. Максимально легкое отношение к вещем при максимальном ощущении их подлинной ценности — вот настоящая щедрость. Не умеренность компромисса, но максимализм парадокса. Не смешение чистых цветов в мутную бесцветность, но игра ярких красок, не сливающихся друг с другом, но образующих единую картину. Вспомним полотна Матисса, Сезанна, пуантилистов... Они знали секрет объединения чистых цветов в единство художественного образа, когда ни один цвет не гасит другой, а картина обладает чудесной гармонией.
Античность знала смешение элементов и качеств, возможность их гармоничного сочетания, определенного мерой. Но парадоксальная идея нераздельного соединения в целом того, что несовместимо и не может быть слито в одно, возникла уже после античности. В 451 году нашей эры были произнесены гениальные слова «нераздельно и неслиянно». Именно этот принцип «нераздельной неслиянности», а не принцип умеренности может быть реально положен в основу этики состояний. Впрочем, проверим плодотворность этого принципа на примерах. Попробуем рассуждать формально. Обозначим буквой «А» наличие такого качества как способность легко отдавать другим материальные ценности, а отсутствие этого качества мы будем сокращенно обозначать «не А». Соответственно, буква «Б» станет у нас обозначением свойства «остро чувствовать ценность вещей», а «не Б» будет знаком отсутствия этого свойства. Всего, таким образом, возможно четыре комбинации: А и Б, А и «не Б», «не А» и Б, «не А» и «не Б». (Разумеется, в такой записи не учитывается степень присутствия каждого из качеств, но нас интересуют чистые случаи, когда присутствие качества означает всю полноту его присутствия.) Попробуем расшифровать смысл написанных четырех комбинаций. Стоит немного вдуматься в них, как мы увидим, что А и Б — это и есть благородная щедрость, что А и «не Б» — это безрассудное расточительство, что «не А» вместе с Б определяют бережливость, тяготеющую к скупости, а «не А» с «не Б» — это скупость, как у Плюшкина.
Пусть теперь А — это способность беззаветно жертвовать жизнью, Б—ощущение бесконечной ценности жизни. Слияние А и Б, этих свойств в их максимально чистом виде дает подлинную храбрость. Комбинация А и «не Б» соответствует безрассудству отчаяния или той манере, с которой бросался в бой юнкер Грушницкий и о которой Печорин говорил: «Это что-то не русская храбрость». Сочетание «не А» и Б есть осторожность, переходящая в трусость. Наконец, отсутствие обоих свойств, т. е. «не А» и «не Б» трудно даже охарактеризовать человеческим качеством — это уже не трусость, а бессмысленный шкурный страх.
Еще один содержательный пример получается в случае, когда А — это свойство особенности, отмеченности, наличия дара, а свойство Б — это легкость, отсутствие тяжеловесной важности, способности нести себя напоказ.
Комбинация А и Б определяет тот духовный склад человеческой натуры, к которому ближе всего подходит определение «поэт». Комбинация А и «не Б» дает совсем иной склад личности. Это тип сноба или человека, претендующего на лидирующие роли. Вариант «не А» в сочетании с Б соответствует человеческой норме с некоторым тяготением книзу. Наконец, духовный склад, оп-
ределяемый полным отсутствием как А, так и Б, есть то, что по-русски называется «рыло». По такому же образцу можно разобраться со свойством терпимости. Терпимость к убеждениям других — это как будто хорошо. Но ведь она может обернуться предательством по отношению к истине. А что такое умеренная терпимость? Не есть ли это иначе названная нетерпимость? Попробуем теперь повторить уже готовую схему, обозначив буквой «А» страстное отношение к истине, готовность до конца отстаивать свои убеждения, а буквой «Б» — готовность и способность понимать чужие убеждения, уважать чужие пути постижения истины. Тогда сочетание А и Б, когда оба качества присутствуют в превосходной степени, есть как раз искомый идеал. Такое состояние заслуживало бы названия подлинной терпимости, если бы это не могло привести к неточности понимания. Комбинаци я А и «не Б» определяет типичного фанатика, человека страстно убежденного в чем-то и не способного понять, что возможны и другие пути и что собственные убеждения могут быть не безупречны. Вариант «не А» и Б — это терпимость в обыденном смысле, доходящая в пределе до полного равнодушия к истине и отсутствию всяких убеждений.
Наконец, «не А» в сочетании с «не Б» — это тупая нетерпимость, определяемая формулой: «У меня нет убеждений и у тебя их не должно быть».
Во всех примерах схема получилась однотипной Каждый раз нераздельное и неслиянное сочетание двух дополнительных свойств дает нравственное качество, имеющее положительную этическую оценку. При этом оба свойства не отмеряются в умеренных пределах, а в идеале доводятся до максимума, до «безумного» усиления. Но одно из них без дополнительного ведет к яркому, но дурному качеству. Другое же без первого приводит к некоторой обыденной норме, если нормой называть не идеал, к которому следует стремиться, а именно уровень обыденности. И, наконец, отсутствие обоих качеств — это уже какой-то недочеловече-ский уровень. Как всякая формальная схема, это все отчасти игрушка, а не этическая теория. Но, может быть, не только в детстве <иы узнаем важнейшие вещи, развлекаясь игрушками.

Г. ИВОЛГИН
"Изобретатель и рационализатор" N7-1979