День отречения в дневниках, письмах, документах и воспоминаниях участников того времени. Почитайте. Подумайте. А то "карандаш", "заставили".
Полностью здесь:
http://www.kultpro.ru/item_250/Март 2го . Четверг. Александра Федоровна
Ц(арское) С(ело)
-8о.
(Написала письма) № 650-6511.
О(льга) – 37,7о; Т(атьяна) – 38,9о; Ал(ексей) – 36,1о; Ан(астасия) – 37,2 о.
Аня (Вырубова) – 36,9о. Трина (Шнейдер), Иза (Буксгевден).
Апраксин, Бенкенд(орф), Мясоедов-Иванов2.
Грамотин3, Соловьев4, Ресин.
Сидела наверху. Завтракала с М(арией) и Лили (Ден).
Молебен в детской (комнате), икона Зн(амения) Богор(одицы) из церкви5, и в комнате А(ни), сидели там. (Были) Ломан, мадам Дедюлина6, Бенкендорф.
3 ч(аса). О(льга) – 37,5о; Т(атьяна) – 38,3о; Ал(ексей) – 36,1о; Ан(астасия) – 37,3 о.
А(ня) (Вырубова) – 36,2о.
Прошла через подвал к солдатам7.
Т(етя) Ольга и Елена зашли на минутку8.
Чай наверху.
6 часов. Ольга – 35,6о; Т(атьяна) – 39,5о; Ан(астасия) – 37,3 о; Ал(ексей).
Сидела с детьми, обедала с ними и Лили (Ден)9.
Трина (Шнейдер).
9 часов. Ольга – 37,4о; Т(атьяна) – 39,2о; Ан(астасия) – 37,8 о; Ал(ексей) – 36,5.
Ходила к Изе (Буксгевден) и к Бенкендорфу в государственный кабинет.
Сидела с Аннушкой10.
Грамотин и Соловьев уехали с письмами11 в ? (так в дневнике. – В.Х.)
2 марта. Четверг. Николай
Утром12 пришел Рузский и прочел свой длиннейший разговор
по аппарату с Родзянко. По его словам, положение в Петрограде
таково, что теперь министерство из Думы будто бессильно
что-либо сделать13, т.к. с ним борется соц.-дем. партия в лице рабочего
комитета. Нужно мое отречение. Рузский передал этот
разговор в Ставку, а Алексеев всем главнокомандующим. К 2. ч.
пришли ответы от всех14. Суть та, что во имя спасения России
и удержания армии на фронте в спокойствии нужно решиться
на этот шаг. Я согласился. Из Ставки прислали проект манифеста15.
Вечером из Петрограда прибыли Гучков и Шульгин, с кот.
я переговорил16 и передал им подписанный и переделанный манифест17.
В час ночи уехал из Пскова с тяжелым чувством пережитого18.
Кругом измена, и трусость, и обман!
Примечания
1.
«№ 650.
Мой любимый, бесценный ангел, свет моей жизни!
Мое сердце разрывается от мысли, что ты в полном одиночестве переживаешь
все эти муки и волнения, и мы ничего не знаем о тебе, а ты
не знаешь ничего о нас. Теперь я посылаю к тебе Соловьева и Грамотина,
даю каждому по письму и надеюсь, что, по крайней мере, хоть одно дойдет
до тебя. Я хотела послать аэроплан, но все люди исчезли. Молодые люди
расскажут тебе обо всем, так что мне нечего говорить тебе о положении
дел. Все отвратительно, и события развиваются с колоссальной быстротой.
Но я твердо верю — и ничто не поколеблет этой веры — все будет
хорошо. Особенно с тех пор, как я получила твою телеграмму сегодня
утром — первый луч солнца в этом болоте. Не знаю, где ты, я действовала,
наконец, через Ставку, ибо Родз<янко> притворялся, что не знает, почему
тебя задержали. Ясно, что они хотят не допустить тебя увидеться со мной
прежде, чем ты не подпишешь какую-нибудь бумагу, конституцию или еще
какой-нибудь ужас в этом роде. А ты один, не имея за собой армии, пойманный,
как мышь в западню, что ты можешь сделать? Это — величайшая
низость и подлость, неслыханная в истории, — задерживать своего Государя.
Теперь П<авел> [Александрович] не может попасть к тебе потому,
что Луга захвачена революционерами. Они остановили, захватили и разоружили
Бут<ырский> полк и испортили линию. Может быть, ты покажешься
войскам в Пскове и в других местах и соберешь их вокруг себя?
Если тебя принудят к уступкам, то ты ни в каком случае не обязан их
исполнять, потому что они были добыты недостойным способом. Павел,
получивший от меня страшнейшую головомойку за то, что ничего не делал
с гвардией, старается теперь работать изо всех сил и собирается нас
всех спасти благородным и безумным способом: он составил идиотский
манифест относительно конституции после войны и т.д. Борис [Владимирович]
уехал в Ставку. Я видела его утром, а вечером того же дня он уехал,
ссылаясь на спешный приказ из Ставки, — чистейшая паника. Георгий
[Михайлович] — в Гатчине, не дает о себе вестей и не приезжает. Кирилл,
Ксения, Миша не могут выбраться из города. Твое маленькое семейство
достойно своего отца. Я постепенно рассказала о положении старшим
и Корове (имеется в виду подруга и фрейлина императрицы, Анна Вырубова. — В.Х.) —
раньше они были слишком больны — страшно сильная корь, такой ужасный кашель.
Притворятся перед ними было очень мучительно. Бэби я сказала лишь половину.
У него 36,1 — очень веселый. Только все в отчаянии, что ты не
едешь. Лили [Ден] — ангел, неразлучна, спит в спальне
(Юлия фон Ден – подруга императрицы и ее детей. Жена Карла фон Дена, капитана 1-го ранга, последнего командира крейсера «Варяг»);
Мария со мной, мы обе в наших халатах и с повязанными головами.
Весь день принимаю. Гротен — совершенство. Ресин — спокоен.
Старая чета Бенк<ендорфов> ночует в доме, а Апр<аксин> пробирается сюда в штатском.
Я пользовалась Линевичем, но теперь боюсь, что и его задержали в городе.
Никто из наших не может приехать. Сестры, женщины, штатские, раненые проникают
к нам. Я могу телефонировать только в Зимний дворец. Ратаев ведет себя отлично.
Все мы бодры, не подавлены обстоятельствами, только мучаемся за тебя
и испытываем невыразимое унижение за тебя, святой
страдалец. Всемогущий Бог да поможет тебе!
Вчера ночью от 1 до 2. виделась с [генералом] Ивановым, который
теперь здесь сидит в своем поезде. Я думала, что он мог бы проехать к тебе
через Дно, но сможет ли он прорваться? Он надеялся провести твой поезд
за своим. Сожгли дом Фред<ерикса>, семья его в конно-гвард<ейском>
госпитале. Взяли Грюнвальда и Штакельберга. Я должна дать им для передачи
тебе бумагу, полученную нами от Н.П.[Саблина] через человека,
которого мы посылали в город. Он тоже не может выбраться — на учете.
Два течения — Дума и революционеры — две змеи, которые, как я надеюсь,
отгрызут друг другу головы — это спасло бы положение. Я чувствую,
что Бог что-нибудь сделает. Какое яркое солнце сегодня, только бы ты
был здесь! Одно плохо, что даже [Гвардейский] Экип<аж> покинул нас
сегодня вечером — они совершенно ничего не понимают, в них сидит какой-
то микроб. Эта бумага для Воейк<ова> — она оскорбит тебя так же,
как оскорбила и меня. Родз<янко> даже не упоминает о тебе. Но когда
узнают, что тебя не выпустили, войска придут в неистовство и восстанут
против всех. Они думают, что Дума хочет быть с тобой и за тебя. Что ж,
пускай они водворят порядок и покажут, что они [на] что-нибудь годятся,
но они зажгли слишком большой пожар, и как его теперь потушить?
Дети лежат спокойно в темноте. Бэби лежит с ними по нескольку часов
после завтрака и спит. Я проводила все время наверху и там же принимала.
Лифт не работает вот уже 4 дня, лопнула труба. Ольга — 37,7,
Т<атьяна> — 37,9 и ухо начинает болеть, Ан<астасия> — 37,2 — после
лекарства (ей дали от головной боли пирамидон). Бэби все еще спит.
Аня — 36,6. Их болезнь была очень тяжелой. Бог послал ее, конечно, на
благо. Все время они были молодцами. Я сейчас выйду поздороваться с
солдатами, которые теперь стоят перед домом. Не знаю, что писать, слишком
много впечатлений, слишком много надо рассказать. Сердце сильно
болит, но я не обращаю внимания, — настроение мое совершенно бодрое
и боевое. Только страшно больно за тебя. Надо кончить и приниматься за
другое письмо, на случай, если ты не получишь этого, и притом маленькое,
чтоб они смогли спрятать его в сапоге или, в случае чего, сжечь. Благослови
и сохрани тебя Бог, да пошлет он своих ангелов охранять тебя
и руководить тобой! Всегда неразлучны с тобою. Лили и Аня шлют привет.
Мы все целуем, целуем тебя без конца. Бог поможет, поможет, и твоя
слава вернется. Это — вершина несчастий! Какой ужас для союзников
и радость врагам! Я не могу ничего советовать, только будь, дорогой, самим
собой. Если придется покориться обстоятельствам, то Бог поможет
освободиться от них. О, мой святой страдалец! Всегда с тобой неразлучно
твоя Женушка.
Пусть этот образок, который я целовала, принесет тебе мои горячие
благословения, силу, помощь. Носи его (имеется в виду Распутина. — В.Х.)
крест, если даже и неудобно, ради моего спокойствия.
Не посылаю образок, без него им легче скомкать бумажку» (ГА РФ.
Ф. 601. Оп. 1. Д. 1151. Л. 500—500 об.; Красный архив. 1923. № 4. С. 214—
216; Переписка Николая и Александры Романовых. 1916—1917 гг. Т. 5.
С. 226—229).
Другое письмо № 651 более короткое и похожее по содержанию, но содержит ряд новых сведений:
№ 651.
Любимый, драгоценный, свет моей жизни!
Грамотин и Соловьев едут с двумя письмами. Надеюсь, что один из
них, по крайней мере, доберется до тебя, чтобы передать тебе и получить
от тебя вести. Больше всего сводит с ума то, что мы не вместе — зато
душой и сердцем больше чем когда-либо — ничто не может разлучить
нас, хотя они именно этого желают и потому-то не хотят допустить тебя
увидеться со мной, пока ты не подписал их бумаги об отв<етственном>
мин<истерстве> или конституции. Кошмарно то, что, не имея за собой армии,
ты, может быть, вынужден сделать это. Но такое обещание не будет
иметь никакой силы, когда власть будет снова в твоих руках. Они подло
поймали тебя, как мышь в западню, — вещь, неслыханная в истории.
Гнусность и унизительность этого убивают меня. Посланцы ясно обрисуют
тебе все положение, оно слишком сложно, чтобы писать о нем. Я даю
крохотные письма, которые можно легко сжечь или спрятать. Но всемогущий
Бог надо всем, он любит своего помазанника Божия и спасет тебя
и восстановит тебя в твоих правах! Вера моя в это безгранична и непоколебима,
и это поддерживает меня. Твоя маленькая семья достойна тебя,
держится молодцом и спокойно. Старшие и Корова знают теперь все. Нам
приходилось скрывать, пока они были слишком больны, сильный кашель
и отчаянно дурное самочувствие. Вот, сегодня утром — О<льга> 37,7,
Т<атьяна> — 38,9, Анаст<асия> захворала вчера ночью — 38, 9—37,2 (от
порошка, который дали ей от головной боли и который понизил температуру).
Бэби спит, вчера — 36,1, А<ня> — 36,4, тоже выздоравливает. Все
очень слабы и лежат в потеках. Не знать ничего о тебе — это было хуже
всего. Сегодня утром меня разбудила твоя телеграмма, и это бальзам для
души. Милый старик Иванов сидел у меня от 1 до 2. часов ночи и только
постепенно вполне уразумел положение. Гротен ведет себя прекрасно.
Рес<ин> очень хорошо, постоянно приходит ко мне по поводу всего. Мы
не можем добиться ни одного адъютанта — все они на учете. Это значит,
что они не могут отлучиться. Я послала Линевича в город, чтоб он привез
сюда приказ, — он вовсе не вернулся. Кирилл ошалел, я думаю: он ходил
к Думе с Экип<ажем> и стоит за них. Наши тоже оставили нас (Экипаж),
но офицеры вернулись, и я как раз посылаю за ними. Прости за дикое
письмо. Апр<аксин>, Рес<ин> все время отрывают, и у меня голова кругом
идет. Лили [Ден] все время с нами и так мила, спит наверху. Мария со
мной, Ал<ексей> и она шлют молитвы и привет и думают только о тебе.
Лили не желает вернуться к Тити, чтобы не покидать нас. Целую и благословляю
без конца. Бог над всеми — не покинет никогда своих. Твоя
Женушка.
Ты прочтешь все между строк и почувствуешь» (ГА РФ. Ф. 601. Оп. 1.
Д. 1151. Л. 501—501 об.; Красный архив. 1923. № 4. С. 217; Переписка
Николая и Александры Романовых. 1916—1917 гг. Т. 5. С. 229—230).
2. С.В.Мясоедов-Иванов в дни Февральской революции командовал батальоном Гвардейского Экипажа в Царском Селе. Один из немногих остался верен присяге императору. Вынужден был с горечью сообщить Александре Федоровне об измене Гвардейского Экипажа.
А.И.Спиридович (жандармский генерал-майор. Руководил службой охраны Александровского дворца. – Прим. ред.
3. Офицер Гвардейского Экипажа, остался верен присяге и не покинул Александровский дворец.
4. По содержанию писем Александры Федоровны, молодой офицер Гвардейского Экипажа.
5. Чудотворная икона Царицы Небесной.
6